Галиндес
Шрифт:
– Я могу сам прочитать это?
Лысый бросил ему листок бумаги, и Вольтер подхватил его на лету. Он придирчиво изучал его, поднеся к самому носу.
– Сегодняшние две тысячи пятьсот долларов могут завтра выглядеть совсем иначе. Я хочу, чтобы эта сумма индексировалась в зависимости от уровня инфляции.
– Нет проблемы, – ответил Робардс, опережая возможные возражения адвоката.
– Это все?
– Нет, тут есть кот в мешке.
– Дон Вольтер, это ваша самая удачная шутка.
– Очень остроумно, но я не люблю, когда в таком тоне говорят о моих животных. Вы тут пишете, что те из них, кто меня переживет, будут помещены в «Парке дель Буэн Амиго».
– Как вы просили, дон Вольтер.
– Но так, как тут написано, вы можете убить моих кошек.
–
– Я должен сначала на них посмотреть.
– Я хочу внести дополнение в этот договор. Я хочу, чтобы исключалась возможность убить моих несчастных кошек.
– Может быть, добавить слово «естественной», – «до их естественной смерти»?
– «Поместить переживших его домашних животных в «Парке дель Буэн Амиго», где им будет обеспечен уход до их естественной смерти». Да, пожалуй, так будет лучше.
– Вы хотите внести какое-либо особое условие, например, оговорить особое питание, прическу или маникюр для этих кошек?
– Вольтер, Генри не смеется над вами, но поймите: вы заставили нас составить настолько необычный договор, что он может войти в историю.
– Животных надо любить: это единственные невинные существа.
– Теперь все правильно, Вольтер?
Старик еще раз внимательно перечитал текст и одобрительно кивнул.
– От имени нашей фирмы подпишет Генри, у него есть право подписи.
– Я могу взглянуть на бумаги, удостоверяющие его право?
– Генри, покажи.
Лысый достал бумагу, которую Вольтер изучал еще добрых десять минут. Адвокату надоело смотреть на него выжидающе, и он занялся своими бумагами, а у Робардса был такой вид, словно мысли его где-то далеко-далеко.
– Я хочу, чтобы тут стояла круглая печать и чтобы ее поставили и на оригинал, и на копию.
Генри подписал оригинал и две копии, после чего поставил на каждом экземпляре печать.
– Один экземпляр мы подошьем в дело, другой – вам и третий для Федерального агентства по развитию.
– Теперь вы спокойны, Вольтер?
– Я продал свою непорочность за миску чечевичной похлебки.
– Мы уже в том возрасте, когда непорочность ничего не стоит. Поэтому вы должны радоваться, что сумели обеспечить себе ежедневную миску чечевичной похлебки до конца дней своих.
– Кошки, больше всего меня беспокоит судьба кошек. Я несу за них ответственность. Я всегда относился к ним как к домашним животным, и они очень избалованны. Им не выжить самостоятельно в этом городе. Я даже представлять себе такую возможность не хочу. Бедная моя Белая Дама!
Робардс едва заметно повел бровью в сторону Генри, и тот тут же вышел, легким наклоном головы попрощавшись с доном Вольтером, а старик ближе подвинулся к Робардсу и сказал вполголоса:
– Не умею я находить общий язык с новым поколением: у них в венах не кровь течет, а вода, и они все какие-то туповатые, это чертово компьютерное поколение. У них ни идей своих, ни принципов. В Майами таких полно, и хуже всех – кубинцы, родившиеся в Америке. Эти – фанатики, молодые нувориши. Говорят, что им предстоит построить новую страну, но все катится к чертовой матери. А уж я знаю, что говорю: я приехал в Майами, когда тут еще улицы не были заасфальтированы. Вы меня понимаете. Когда открываешь «Ежемесячник Майами», можно подумать, что мы тут как в раю живем, но это отнюдь не рай. Майами – самое нездоровое в Штатах, самое нездоровое и самое загорелое – чтобы скрыть болезнь. Здесь больше всего страдают от тучности, Робардс, потому что эти кубинцы, негры и гаитянцы жрут всякую дрянь и сплошные жиры. И здесь же больше всего умирают от голода и недоедания – те же самые негры и гаитянцы. И, конечно, СПИД – от засилья педиков и гаитянцев, про которых говорят, что именно они привозят сюда СПИД. А еще говорят, что власти не вносят гаитянцев в списки зараженных СПИДом, чтобы их не линчевали. А рак кожи? Сколько тут рака кожи у этих загорелых людей, которые загорают круглый год, особенно те, кто помоложе! Сколько их умирает, не дожив до сорока! В этом раю ничего нет, даже воды. На днях по радио сказали, что в 2000 году Флорида будет
– Какой вы пессимист, дон Вольтер.
– Я устал. И хотел бы заняться чем-нибудь другим.
– Уехать из Флориды?
– Нет. Сменить клиентуру. Мне осточертело все время иметь дело с кубинцами и гаитянцами. О них и так уже все известно. Кубинцы никакой загадки из себя не представляют: они тут хозяева или будут ими, а гаитянцы станут им прислуживать. Это будет лет через десять-двадцать. Об идеологии тогда все забудут, и не будет никакого смысла содержать авианосцы около побережья Кубы или Гаити. Все уже всем известно. И мое неизбежное общение с ними – просто рутина.
– А чем бы вы хотели заняться?
– О, если бы мне поручили колумбийцев или боливийцев! Но только птиц большого полета. У меня достаточно культуры, чтобы общаться с элитой наркоторговли, а не с их подручными, всяким сбродом, жестокость которого не знает себе равных. Эти типы всегда готовы переметнуться. Колумбийские и боливийские богачи приезжают в Майами и отсюда, издалека, следят за своим бизнесом и за всякими там повстанцами, которые готовы наложить руку на их добро. Они все тут, в своих домах вдоль залива Бискейн, где туалеты отделаны золотом; тут, со своими изумрудами и кокаином. Я бы хотел бывать в их особняках на проспекте Брикелл, и я бы не ударил там в грязь лицом, потому что я хорошо воспитан и всю жизнь был сеньором. Я устал от дешевого сброда и хотел бы заняться дорогим сбродом. Центр залива Бискейн – это центр борьбы за власть между еврейским Майами, Палм-Бич и Майами богатых латиносов. Здесь – средоточие контрабандной торговли всем, чем угодно, а старому Вольтеру по-прежнему поручают заниматься какой-то мелочью. Победят, в конце концов, богатые латиносы, особенно если они к тому же и евреи. Они уже поднимают голову, как этот сумасшедший Эстрелья, который, выступая по телевидению, всегда говорит по-испански, упорно отказываясь говорить по-английски и насмехаясь над американцами: он во всеуслышание заявляет, что Майами до появления здесь кубинцев было захудалой деревней. Возможно, но спокойной деревней. Вы не бывали в Майами до нашествия этих типов?
– Бывал. Вы прекрасно знаете, что бывал. Здесь было отделение Конторы, которое координировало нашу деятельность по всей Латинской Америке. Мы работали в здании вооруженных сил, но, приезжая в Майами, я каждый раз встречался с моим связным на пляже, зарабатывая себе, как вы сказали, рак кожи. По сути, с тех пор ничего не изменилось. Наша Контора работает здесь по-прежнему и преследует те же цели: собирает информацию об иммиграции, проводит операции по проникновению в их среду и организует побеги с Кубы. Но иногда именно из Майами координировались наши действия в других странах Латинской Америки, например, в Уругвае. Поэтому нам по-прежнему важно, чтобы надежные люди, вроде вас, отсюда следили за происходящим, – хороших специалистов очень мало.
– Куба сгниет сама по себе, или не сгниет, но Соединенные Штаты она уже не интересует: они хотят сохранить только видимость того, что по-прежнему интересуются ею, и кубинцы с удовольствием подыгрывают им в этой пьесе, расхаживая по улицам и распевая по-испански и по-английски: «Рейган, Рейган, храни тебя Господь». Именно так, – по-английски и по-испански, на двух языках. Еще они любят устраивать представления: выйдут на никому не нужные антикоммунистические демонстрации и орут во все горло «Да здравствует свободная Куба!», «Да здравствует свободная Гранада!», «Да здравствует свободное Никарагуа!», «Да здравствует Рейган!». Но все это только слова, а за ними – решимость остаться тут навсегда: они не желают возвращаться на Кубу, а если и вернутся, то чтобы пройти в марше по случаю освобождения страны, а потом скорее обратно, сюда. Хотел бы я видеть, как эти разбогатевшие кубинцы приспосабливаются к жизни в стране с низким уровнем экономического развития! Я устал от этого сброда, Робардс, и хотел бы сменить клиентуру.