Галобионты
Шрифт:
– А все-таки хорошо, что мы увидели этих людей. Какая прелесть – эти кудрявые ребятишки! У них, должно быть, замечательные родители. Эти люди выглядели такими счастливыми!.. Теперь я смогу говорить, что знаю о настоящем человеческом счастье, – произнесла Любовь, с легким сожалением оборачиваясь назад, в ту сторону, куда уходила яхта. – Я убедилась, что счастье есть на свете. И все вовсе не так страшно и плохо, как ты мне говорил. – Девушка лукаво взглянула на Алекса. – Только попробуй со мной поспорить и уверять меня, что здесь, на земле нельзя быть счастливыми.
Алекс не стал разубеждать подругу. Он не сказал Любови, что по данной ему инструкции, которую обязан был неукоснительно исполнять, ему надлежало уничтожить любого, кто видел их на острове. Если бы кто-то из детей заметил его и сообщил об этом родителям, Алекс вынужден был бы уничтожить всю семью и затопить яхту.
В воскресенье состоялось торжественное отбытие Дзержинца, который прихватил с собой и Тихомирова. Полковник не выказал особого удивления тем, что ассистент профессора собирается покинуть Базу непосредственно перед адвентацией. Степанов сказал Дзержинцу, что преспокойно справится без посторонней помощи. Это выглядело вполне правдоподобным, учитывая, что заканчивался генезис уже пятой серии, следовательно, профессор накопил достаточно опыта, чтобы не нуждаться в присутствии ассистента. Гораздо больше Дзержинца интересовали подробности похождений Геракла.
Степанов даже не пытался присутствовать при долгом, обстоятельном разговоре, зная, что полковник не допустит этого. Профессор был почти спокоен за своего питомца, не сомневаясь, что Геракл достаточно умен и не ударит в грязь лицом. И все же он то и дело отрывался от своих дел в ожидании окончания разговора. Степанову хотелось убедиться, что все прошло именно так, как он планировал. Этот „допрос“ был своего рода тестом для питомца Степанова. Общение с Дзержинцем требовало от человека немалого самообладания и крепких нервов. У самого профессора далеко не всегда хватало как первого, так и последнего. Дзержинец продержал Геракла больше двух часов. Когда, наконец, беседа была закончена и они вышли из кабинета, Степанов с удовлетворением отметил, что полковник выглядит более утомленным, нежели Геракл. В целом же, все прошло нормально.
– Я доволен работой ваших питомцев, профессор, – сказал Дзержинец, – но меня интересует один вопрос.
– Слушаю вас, полковник, – с готовностью обернулся к нему Степанов.
– Геракл дает стопроцентную гарантию того, что из троих посланных в живых остался он один.
Профессор кивнул.
– Вы можете с полной уверенностью подтвердить это?
– Я не присутствовал при выполнении операции, но доверяю Гераклу, как самому себе. Он отправлялся на задание с четкими инструкциями. Можно сказать, Геракл был запраграммирован и выполнил всю программу.
– Хотелось бы мне быть уверенным, так же, как вы, – сказал Дзержинец.
– Полковник, я как никто другой, хорошо знаю, что вам свойственна недоверчивость. Но в данном случае она совершенно не уместна. Я со всей ответственностью заявляю, что Геракл сказал вам полную правду. И к тому, прошло уже достаточно времени. Если бы наш посланник допустил какую-либо небрежность, то это уже давно выплыло бы наружу, – Степанов хохотнул, сообразив, что у него получился каламбур, – да, – продолжал он еще более уверенно, – выплыло бы наружу и в прямом, и в переносном смыслах.
Дзержинец отвел взгляд от профессора и стал смотреть на гебуртационные камеры.
– Скоро? – поинтересовался он, кивнув на них.
– Думаю, да, полковник, – ответил Степанов, в свою очередь поворачиваясь к гебуртационным камерам, – хотя в этом случае у меня нет столько твердой уверенности, как в случае с Гераклом. По нашим первоначальным прогнозам, адвентация должна начаться еще неделю назад. Подготовились, дежурили круглые сутки. А потом выяснилось, что это ложная тревога, процесс еще не завершен. Теперь мы снова находим признаки окончания генезиса, но насколько долго это будет проходить, я сказать не могу. Это совершенно новый фенотип, я не могу предсказать последствия данной модификации.
– Насколько мне помнится, вы так всегда говорили, профессор, – произнес Дзержинец.
Невозможно было понять, иронизирует он или говорит серьезно. Но по некоторым признакам можно было догадаться, что полковник пребывает в сравнительно неплохом настроении.
– Удовлетворите мое дилетантское любопытство, Антон Николаевич, – произнес Дзержинец в том же загадочном тоне, – насколько эта серия будет отличаться от предыдущей? Что касается меня, то я вполне доволен четвертой. Ваш Геракл кажется мне очень и очень перспективным галобионтом. Он умен, интеллектуально развит, кроме того быстро и четко соображает. А уж о его физической форме и говорить не приходится.
Теперь не оставалось сомнений, что Дзержинец был настроен очень доброжелательно.
– Откровенно говоря, мой дорогой Антон Николаевич, я не очень верил в стопроцентный успех осуществления нашего замысла. Но, как я убедился, наш Геракл и впрямь в великолепной физической форме. Вас не задевает, что я заявляю на него равные с вашими права?
– Ну что вы, полковник, разумеется, нет. Напротив, это мне льстит.
– Я хотел бы услышать точку зрения специалиста, продолжал расспросы Дзержинец, – как вы считаете, Антон Николаевич, Геракл остался в той же форме, в какой находился первоначально, или же его состояние изменилось?
– Сразу по прибытии Геракла я протестировал работу всех его органов. Результат таков: физическое состояние Геракла безупречно.
– А психическое?
Дзержинец сам не мог сказать бы сказать, как получилось, что с его языка сорвался этот вопрос. Возможно, он пытался пошутить. Однако реакция Степанова оказалась более чем странной. Профессор смешался, взгляд его забегал, руки нервно засучили. Дзержинец насторожился.
– Психическое? – переспросил Степанов.
– Что? Есть какие-то изменения? – насторожился Дзержинец.
– Я не могу так сразу ответить на этот вопрос, полковник, – произнес профессор, – нужно провести более глубокие исследования.
– Но есть какие-то намеки?
Степанов помолчал, по-прежнему избегая взгляда Дзержинца.
– Наверное, нет, полковник. Скорее всего, это просто сказалась усталость… – профессор умолк.
– Чья усталость, ваша или его?
– Я имею в виду Геракла. Он показался мне немного возбужденным. Но сегодня, по-моему, все хорошо.
– Вы уверены?