Галобионты
Шрифт:
– Я просто устал, полковник, только и всего, – отозвался Тихомиров, – знаете, когда столько месяцев безвылазно находишься в замкнутом пространстве и постоянно видишь одного и того же человека, рано или поздно в отношениях наступает критическая стадия, когда необходим отдых друг от друга. У нас с Антоном Николаевичем эта стадия длится уже вторую неделю.
– Что-то я не замечал подавленности в профессоре, – произнес Дзержинец.
– Еще бы, – Тихомиров усмехнулся, – он весь в ожидании своих очередных питомцев. Не станете же вы сравнивать меня – рядового научного сотрудника – с гениальным ученым. Вам не приходилось выступать в роли няньки вечно рассеянного и погруженного в свои изыскания человека. Вам не понять, как это утомляет.
– Да, – Дзержинец изобразил сочувствие, – наверное, вы правы, это и впрямь тяжело.
– Не то слово, полковник! – Тихомиров явно начал увлекаться, Дзержинец, держась чуть позади, не сводил с ассистента внимательного взгляда.
– Я безумно устал от постоянных капризов, вечных выражений недовольства. При этом, если раньше хотя бы время от времени на профессора находила потребность повиниться и в нем просыпались отеческие чувства, то теперь этого нет и в помине! Я для него стал пустым местом. Он настолько ушел в себя и свои исследования, что не замечает ничего и никого вокруг. Этот несчастный Геракл стал для него во сто крат более значительной персоной, чем я и вы, вместе взятые!..
Он говорил бы еще долго, если бы Дзержинцу не прискучило слушать эти жалобные излияния.
– Вам нужно отдохнуть, Михаил Анатольевич, – произнес он, перебивая Тихомирова на полуслове, – вы стали слишком ранимым и мнительным.
– Да, пожалуй, – сразу согласился Тихомиров, мгновенно превратившись в прежнего скромного и почти незаметного ассистента.
Эту ночь они провели без сна. Остаток дня Любовь была молчаливой и задумчивой. Алекс не решался тревожить ее расспросами, он и сам чувствовал некоторую подавленность. Что-то было не так в этом мире. Понимание этого пришло далеко не в тот день, когда он боролся с чувством долга и приказом того, кто велел ему называть себя Хозяином, но которого он предпочитал называть профессором. Алекс уже за долго до этого дня, в самом начале их с Любовью пребывания на острове, не переставал задаваться одними и теми же вопросами: почему они здесь? что они должны будут делать потом? Был еще один, самый важный вопрос, не дававший Алексу покоя: в чем их с Любовью предназначение? В том, что ни он, ни она не принадлежат самим себе, не было ни малейших сомнений. Так кому же они принадлежат? „Хозяину“? Не похоже. Он показался Алексу не достаточно могущественным. В том человеке ощущалась скрытая злоба, какая-то неуверенность и страх. „Хозяин“ явно боялся кого-то и ненавидел. Впрочем, эти чувства, как правило, всегда бывают сродни друг другу. Алекс не мог разобраться в собственных ощущениях. Тот человек вызывал в нем противоречивые эмоции, чаще всего жалость, иногда даже нечто, похожее на презрение, а однажды Алекс почувствовал гнев. Это произошло в самый последний момент, перед их с Любовью отправлением на остров. Тогда „хозяин“, провожавший их до шлюза, вдруг схватил Алекса за руку, до боли сжал ее влажными от пота ледяными пальцами и зашипел ему на ухо:
– Если я узнаю, что ты прикоснулся к ней, вам обоим не поздоровится. Ты меня понял?
Алекс увидел мрачный блеск глаз фанатика, острые мелкие зубы, обнаженные в зверином оскале и бледное, как полотно лицо. Он не знал, что ответить этому человеку, вырвал свою руку, отвернулся и пошел вперед, догонять исчезающую из вида Любовь.
– Постой! – громким шепотом продолжал „хозяин“, схватив Алекса за плечо и рванув к себе. – Ты меня понял?
– Да, – ответил Алекс.
– Запомни хорошенько: не смей прикасаться к ней даже пальцем, иначе я накажу и тебя, и ее.
– Хорошо, я понял вас, – повторил Алекс.
Ему пришлось выдержать долгий полубезумный взгляд. Первым отвел глаза тот, кто называл себя „хозяином“.
– Иди, – процедил он, подтолкнув Алекса в спину.
Именно в этот момент он вдруг ощутил гнев. Алексу захотелось развернуться и толкнуть в ответ этого вздорного злобного человека. Но он, разумеется, не стал этого делать. Любовь уже почти скрылась из вида и он поспешил за ней.
Иногда Алекс вспоминал слова „хозяина“. Сначала он вообще не понимал, к чему они были сказаны. Понимание стало приходить потом. Примерно с того времени, когда он стал смотреть на Любовь, как на самое дорогое, любимое и желанное существо на земле. Алекс знал о так называемом комплексе Отелло и догадался, что бедняга-„хозяин“ болен именно этой болезнью. Тот человек хотел Любовь и безумно ревновал ее к Алексу. Видимо, у него не оставалось иного выхода, кроме как отослать их на остров, но делал он это явно не по доброй воле. Наверняка „хозяин“ ненавидел Алекса, воспринимая его как соперника, который будет иметь возможность жить рядом с женщиной, что должна, по его мнению, принадлежать только ему и никому другому.
Скорее всего, Алекс никогда не нарушил бы обещания, вырванного из него чуть ли не клещами. Если бы не сама Любовь.
Вечером, после купания, девушка сама подошла к нему.
– Я хочу быть с тобой, – сказала она.
Алекс недоуменно посмотрел на девушку.
– Ты и так со мной, – ответил он с ласковой улыбкой.
– Не смейся надо мной, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, – произнесла Любовь, выглядевшая немного обиженной.
Алекс покачал головой, любуясь ее чудными волосами, развеваемыми свежим ветерком.
– Ты помнишь, что я тебе говорила там, – Любовь указала на вершину горы.
Алекс кивнул, не переставая улыбаться.
– Я люблю тебя, – сказала она, – я хочу быть с тобой.
Она подошла к Алексу вплотную и прижалась к нему всем телом.
– Я хочу быть твоей, – шепнула она, обвив руками его шею.
В этот момент он утратил чувство реальности. Близость любимой девушки, жар ее гибкого тела, ощущение мягких рук на плечах заставила его позабыть обо всем. Только сейчас он осознал, как ждал этой заветной минуты. Его руки обхватили ее талию. Он наслаждался прикосновением к ее нежной гладкой, как атлас, коже. Любовь поднялась на цыпочки и их губы слились в долгом поцелуе, от которого кружилась голова и земля уходила из-под ног.
– Я люблю тебя, – прошептал он впервые и сам поразился, что так долго мог не говорить ей этого.
Любовь засмеялась тихим смехом, ее глаза заискрились слезами счастья. Она взяла его за руки и легла на еще теплый песок, потянув Алекса за собой… Потом он целовал каждый изгиб ее тела, а она шептала слова любви, не зная, что до нее их говорили тысячи женщин. Она все открывала для себя заново. Алекс знал это и тем ценнее был для него ее глубокий, страстный порыв… Потом они лежали на остывающем песке, а золотой закат освещал их нагие тела. Любовь плакала и смеялась одновременно. Алекс не мог отвести от нее глаз. Никогда еще она не казалась ему такой женственной, такой прекрасной. Он понимал, что переживает едва ли не самые счастливые мгновения своей жизни. И ему было больно от осознания того, что скоро это счастье закончится. Утешало лишь то, что Любовь, казалось не задумывалась над этим, наслаждаясь неизведанными ощущениями. Но заглянув в ее наполненные слезами глаза, он увидел в них такую же щемящую тоску, которая проснулась в нем почти одновременно с ощущением блаженства. Любовь знала все.
ГЛАВА 7
Тихомиров расстался с Дзержинцем в аэропорту курортного города. Полковник отбывал в Москву, а Михаил Анатольевич отправлялся в Екатеринбург – город, где он родился и вырос, и куда ездил каждый год, чтобы повидать дорогие сердцу места. Зная об этой давней традиции, Дзержинец вручил Тихомирову билет на самолет в машине, по дороге в аэропорт. На протяжении всего пути они молчали. Дзержинец был занят своими мыслями и, казалось, напрочь забыл о существовании Тихомирова. А тот больше не делал попыток излить полковнику свои горести, горячо сожалея о том, что вообще предпринял такую попытку, представ перед Дзержинцем полнейшим ничтожеством.
– Встретимся здесь же через неделю, – сказал Дзержинец и не подавая руки смешался с толпой пассажиров, спешащих на московский рейс.
Тихомиров проводил полковника взглядом и не спеша направился к кассе, чтобы поменять свой билет. Он знал, что за ним наверняка следят люди из Безопасности, но, если раньше это беспокоило его, то теперь ему было абсолютно все равно. В любом случае в аэропорту они не стали бы ничего предпринимать – слишком людное место.
На сей раз Дзержинец ошибался – Тихомиров вовсе не намерен был ехать в родной город. У него были совсем иные планы. Они зрели в его голове уже давно. Михаил Анатольевич мог часами продумывать и прорабатывать все детали задуманного мероприятия. Всякий раз Тихомиров резюмировал свои размышления следующим образом: он никогда не решится на осуществление своего дикого замысла. Но чем больше проходило времени, чем больше унижений испытывал ассистент от своего руководителя, тем серьезнее он задумывался и тем вероятнее ему казалось воплощение задуманного в жизнь.