Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
«Я был дураком. Удерживал тебя. Не мог отказаться от тебя. Всему виной прошлая моя жизнь, которая тебе известна. Я буквально прилепился к тебе. Держался за тебя. Но теперь — довольно. Теперь я знаю, какая ты; с тех пор как вернулся Эдвард, мне все ясно. Можешь уходить. Я выпроваживаю тебя. Вместе с Эдвардом. Запрещаю тебе жить в моем доме».
Вот что такое Гордон. Он не дописал письмо. И убежал сам. Правильно сделал. Да, он меня раскусил. Я получила свободу для греха: для всего, чего хочу, даже для того, чтобы стать Хейзел Крокер. Может быть, я еще раз встречусь с ним позже как Хейзел Крокер. Благослови его Бог за
Вашей утонченной Элис, светской дамы, больше не существует. Возьму-ка я метлу и, как положено ведьме, вылечу верхом на метле через трубу.
Эдвард шел по следу Гордона Эллисона, хотел уличить его. Я приняла участие в погоне (я смеюсь, я счастлива), но при этом выдала себя. Эдвард ничего не знает; впрочем, не исключено, что он догадывается, он о многом догадывается, болезнь сделала его проницательным. Он всегда казался себе Гамлетом, которому выпало на долю раскрыть кошмарное преступление… «Кровосмеситель… склонил к постыдным ласкам мою, казалось, чистую жену». Чистая жена давно склоняется к тому, чтобы не быть чистой. С чистой покончено. Да, мы пребывали с тобой в постыдном сожительстве, и теперь я поняла почему — потому что мы брат и сестра; я — такая же, как ты, а ты — такой же, как я (разве я могла тебя спасти?).
Вошел Эдвард. Элис лежала на диване, закинув руки за голову, сцепив пальцы на затылке; она смотрела на него из-под полуопущенных век, кончиком языка облизывала верхнюю губу.
Моя мать… Кто она такая?
Она торжествует.
И зачем только я вошел в эту комнату?
Рядом с диваном на ковре лежала куча старых газет. Эдвард сразу узнал пожелтевшие полосы. Газеты были из той кипы, которую он сбросил с кушетки на чердаке; на этой кушетке он потом заснул и услышал все, что происходило между Гордоном и Элис, услышал и о себе.
Мать показала на газеты.
— В них ты найдешь репортажи о судебных процессах над Крокер, а также сообщения о ее смерти. Некоторые писали, что Крокер невозможно было уличить, но что в конце концов ее настигла справедливость. Справедливость! Она имела все, что хотела. По окончании процесса Эллисон отправился путешествовать. Ужасная смерть Хейзел буквально преследовала его. Он как-то пожаловался мне: у него такое чувство, словно его самого убили. Он ездил по свету, изменил имя; тут-то и началось его возвышение; однако, попав в хорошее общество, он не порывал с преступным миром, с преисподней. Десять лет спустя я увидела эту Эстел, убийцу своей соперницы Хейзел; тогда ее только что выпустили из тюрьмы. Эстел ничего не знала о женитьбе Эллисона. В своих письмах к ней он ни словом не упомянул об этом.
И вот однажды она появилась у нас. Вы с Кэтлин уже бегали. В высшей степени странная ситуация. Посреди бела дня к тебе вторгается некто из преступного мира, из преисподней. Бывшая арестантка захотела навестить друга прежних лет. В фешенебельном доме ее принял уважаемый, солидный господин. Ах, как неловко. Я оставила их одних. Но он скоро позвал меня. И я все поняла. Мы опустили занавес над прошлым. Перенесли его на другую сцену. Гордон пожелал, чтобы помощь Эстел оказывала я.
В то время как Элис говорила, по лицу ее пробегали радостные блики — воспоминания. Эдвард не поднимал глаз, ему было стыдно.
Меня здесь нет. Она не знает, что я в комнате.
…На лестнице стояла пожилая женщина. Это было в Париже на Монмартре. Каменные ступени, ведущие к собору Sacr'e-Coeur, ярко освещало солнце. Была адская жара, прохожие редко поднимались в этот день по лестнице; тут я хочу стоять, сынок, после войны, поджидать тебя. И еще женщина бегала на вокзалы. На вокзалах происходили исключительно важные события. А представители власти сидели у себя в учреждениях. Часы приема написаны на дверях. Есть надежда, что позже мы получим известие.
Какой смысл торчать здесь день за днем, стоять на этой лестнице много месяцев подряд? Чего мать ждет?
Разве что-нибудь вообще может случиться с матерью и ее ребенком? Мать и ребенок — одно целое. Из человеческой груди никогда не выпадет сердце, так же ребенка нельзя оторвать от матери.
Когда наступило перемирие и долгая война кончилась, многие сдвинулись с насиженных мест. Кое-кто вывесил флаги и стал праздновать. Кое-кто решил подновить свой дом. А некоторые вернулись на родину с чужбины, оглядели причиненный ущерб, начали бродить и проклинать все на свете. Было также много людей, которые продолжали поиски.
Элис на диване заговорила снова:
— Франклин Глен Уоштрук. Его имя никогда не произносилось в этом доме. Но повсюду, где живу я, живет и его имя. Сосланный пожизненно ныне реабилитирован. Преданный, поруганный, изгнанный возвращен. Чужеземное иго сброшено, теперь и я вывесила флаги. Конечно, я поступила плохо, унизила себя, но все-таки довела борьбу до конца.
Я не сумею рассказать тебе много о Глене. О страданиях и несчастьях можно говорить без конца, о счастье говорить трудно. Мы были вместе именно так, как людям надлежит быть вместе. Друзья, товарищи, возлюбленные. Я полюбила его с первого взгляда, и он меня тоже. Сама судьба предназначила нас друг для друга. Увидев его, я поклялась — никто никогда нас не разлучит, цель моей жизни достигнута. Наша любовь была безгрешна. Грех не прилипал ни к нему, ни ко мне. Мы узнавали себя в старинных любовных преданиях, которые читали вместе. Но ни одна из этих историй не была столь счастливой, столь божественной, как та, которую мы переживали.
После того как я увидела Глена, существование в моих глазах обрело смысл. Я познакомилась с ним во время путешествия в Индию, в которое отправилась вместе с братом. А потом мы с Гленом без конца разъезжали в поисках новых мест. Мы упивались своими чувствами в снегу и во льдах, на сверкающем, освещенном солнцем морском берегу, на широких, усыпанных галькой пляжах. Почему? Мы вовсе не хотели найти в природе свое отражение, не искали разнообразия. Мы ездили для того, чтобы познать мир и себя; только будучи вдвоем, мы увидели по-настоящему туман и бурю, вьюгу и летний зной.
Когда я жила одна, в разлуке с ним, когда он жил один, в разлуке со мной, мы были ни на что не годны, приходили в уныние. «Потерянный рай, как обрести тебя снова?» — жалобно вопрошали мы. А потом звали друг друга, кидались друг к другу. Архангел у врат рая освобождал нам дорогу. Мы брались за руки, падали друг другу в объятия, безгрешные, счастливые.
Я не отпускала Глена и после того, как оказалась во власти другого. Ах, боже, я не могла порвать с другим. Гордон завладел мной, я присохла к нему. Но и он не мог ничего сделать с Гленом — Глен оставался со мной, и я всегда помнила о нем.