Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
Эдвард послал родителям Джонни телеграмму из Лондона, предупредив о приезде. Дома у Эдварда считали, что он сразу отправился на вокзал, но это было не так. В страхе перед самим собой, он в последнюю секунду принял решение отдать себя под покровительство доктора Кинга. И доктор спрятал его.
В клинике Эдварду предоставили возможность вопить и буйствовать. Врач не стал его успокаивать, он дал ему выкричаться.
Почему Эдвард вопил? Чтобы ничего не слышать. Чтобы оглушить себя, чтобы перекричать те слова, которые сказала ему мать дома. Он то останавливался у окна перед маленькой этажеркой с цветами и неподвижным взглядом, широко раскрыв глаза, рассматривал какой-нибудь кактус, то углублялся
Эдвард кричал изо всех сил, теперь он слышал только собственный рев. После он попросил прощения у доктора Кинга.
— Уезжая от вас, я был не таким сильным, как мне казалось, доктор. Я не мог вынести жизни в семье.
Врач не торопил его. Потом пригласил к себе выговориться. Но Эдвард был не способен на откровенность. Доктор Кинг не стал настаивать.
Двух недель полного покоя и изоляции, нескольких коротких и поверхностных бесед оказалось достаточно для того, чтобы обезопасить больного от призрака рецидивов.
И вот теперь Эдвард жил у родителей Джонни. Его приютили здесь, словно птицу, выброшенную из гнезда. Ведь он был другом погибшего. В этом доме никто не смотрел на Эдварда как на отпрыска проклятого рода, на ублюдка, которому следовало прятаться от всех.
Эдвард поселился в комнате Джонни. Его не трогали, радовались его присутствию. Родители Джонни были счастливы, что он у них. Иногда им чуть ли не казалось, что вернулся сам Джонни.
Светлая узкая комната, на книжных полках, кроме Библии и псалмов, стояли классики, приключенческие романы, путевые очерки, географические атласы.
Эдвард сидел и лежал в этой комнате часами, не в силах взять себя в руки, часто в тайном страхе, лежал и думал.
Они старались излечить меня от прежних комплексов. Им это удалось. А потом, выждав момент, нанесли второй удар. Теперь я буду читать, читать.
И Эдвард взял книгу Киплинга. Но его мозг работал в прежнем направлении, мысли заслоняли строчки.
Я хочу думать о матери. Она меня ждала, когда я был ранен. Звала меня, я слышал ее зов. Она буквально перетащила меня через океан. И в клинике она не захотела оставить меня. И потом, у нас дома, делала буквально все возможное. Вот какая она, вот чем я обязан ей.
И все это только потому… ну, да, потому, что я ее сын, но и потому также, что я сын какого-то неизвестного, которого она любит, которого я не знаю, которого ненавижу, который мне отвратителен. Я бы с удовольствием убил этого Глена.
Эдвард бросил на стол книгу. Встал и снял с полки томик Шекспира.
Да, я внушал себе, что я Гамлет и что мой долг раскрыть ужасное преступление и покарать преступника. Вот эти стихи:
Подгнило что-то в датском государстве ………………………………………………… Я дух, я твой отец, Приговоренный по ночам скитаться, А днем томиться посреди огня, Пока грехи моей земной природы Не выжгутся дотла. Когда б не тайна Моей темницы, я бы мог поведать Такую повесть, что малейший звук Тебе бы душу взрыл, кровь обдал стужей… ………………………………………………… Коль ты отца когда-нибудь любил… (О, боже!) Отмсти за гнусное его убийство.А где отец? Он убежал из дому. В тот день я еще многого не понимал. Они поругались. Мать ему все выложила, вполне ясно, ничуть не смущаясь. Что за женщина! Менада. После этого он уехал. Понимаю, почему он хотел меня поколотить. На самом деле он мечтал расправиться с тем, другим, и с женой. Со своими убийцами.
Как все во мне кипит! Только бы опять не сойти с ума. Буду читать, ну хоть бы Киплинга. Это поможет.
Эдвард прочел страницу Киплинга.
Я спокойно лежу, а он скитается. «Твой меч, о Эдвард, Эдвард, от крови красен был. Твой меч, о Эдвард, Эдвард, от крови красен был. Откуда кровь? Откуда кровь? Отца ведь я убил». Вот на что она меня толкала. Я был готов ему отомстить. А за что? За то, что он прогнал ее гнусного любовника.
Мать — женщина. Только для этого ей понадобился сын, она хотела превратить меня в свое орудие. Она меня использовала для своих целей, постыдно, ужасно, неслыханно: науськивала, как собаку. И только после того как я разорвал дичь, я понял, в чем дело. А она, глядя мне в глаза, торжествовала:
Убийство гнусно по себе; но это Гнуснее всех и всех бесчеловечней. ………………………………………… Но знай, мой сын достойный: Змей, поразивший твоего отца, Надел его венец. О Гамлет, это ль не было паденьем! Меня, чья благородная любовь Шла неизменно об руку с обетом, Мной данным при венчанье, променять На жалкое творенье… Но как вовек не дрогнет добродетель, Хотя бы грех ей льстил в обличьях рая, Так похоть, будь с ней ангел лучезарный Пресытится и на небесном ложе, Тоскуя по отбросам.Я должен его разыскать, он не находит себе места. Я должен его увидеть. Должен все ему объяснить.
Не потерпи, коль есть в тебе природа: Не дай постели датских королей Стать ложем блуда и кровосмешенья. Но как бы это дело ни повел ты, Не запятнай себя, не умышляй На мать свою; с нее довольно неба И терний, что в груди у ней живут, Язвя и жаля.Страха, который Эдвард пытался преодолеть и который возвращал его к той ужасающей сцене, больше не возникало. То, о чем он вспоминал, разыгрывалось при ярком дневном свете. Он обдумал все по пунктам и был неутомим, мозг его все время работал и воспроизводил буквально каждую деталь.
Родители Джонни приходили в комнату к Эдварду, и чем дальше, тем чаще: они болтали с ним, приносили ему книги и подарки. Все вместе они совершали короткие прогулки. Совсем другой мир. Долго он не представлял себе его. Он привык к иным декорациям. (Когда-то в его жизни был лорд Креншоу — вепрь из саги о короле Лире. Креншоу окружал дух кельтского эпоса. А потом он жил во времена крестовых походов и юного трубадура Жофи, он покинул прекрасный Прованс, бросил на произвол судьбы семью и провел остаток дней своих в знойном пустынном краю среди арабов.)