Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
Судьба поменяла декорации. И здесь я тоже жил, учился, должен был сдавать экзамены. Но тут началась война. Во мне всегда бродило беспокойство. Как старый боевой конь, я услышал в своей конюшне зов трубы. И вот уже другая декорация. Я надел военную форму. Высадка на континент. Нормандия. Бельгия. Голландия. Наступление. Мы с юным Джонни были всегда вместе. Я опять поспешил в действующую армию, мы хотели повидать Восточную Азию, Индию, Бирму.
А потом — Тихий океан и бомбежка. Для Джонни занавес опустился. Для меня — новый звонок.
Следующий акт. Я хромаю, мне отняли ногу, я вернулся домой, открыл заново свой «дом». Декорации переменились
Окончено ли? Акт кончился, но пьеса продолжается. Я остался сыном лорда Креншоу. Только надел другой костюм.
Они часто беседовали о юном Джонни. Родители не могли наговориться досыта. Каждый новый рассказ о сыне был для них как подарок — они уносили его к себе в комнату, заново воссоздавали облик Джонни. Постепенно они стали меньше плакать и горевать. В их комнатах появился новый Джонни. Они его нежно растили и холили.
С газетных полос на читателя смотрели лица государственных деятелей, художников, кинозвезд и преступников.
Вот печальное потасканное лицо миссис Лилиан Смит, опустившейся уборщицы; банальное жалкое создание с глазами, полными укоризны; за несколько шиллингов она пошла в гостиницу с каким-то негодяем, который убил ее зверски, жестоко. По чьей вине она так обнищала, так низко пала? Почему оказалась совершенно беспомощной?
В Лондоне несколько сот человек, которым никто не помогал и которые не знали, как им быть, устроили форменный бунт, они и их семьи остались без крова в то время, как огромные здания по той или иной причине пустовали, и вот бездомные силой захватили эти здания и засели в них; общественность, во всяком случае большая часть общественности, радовалась этому; другая часть, опасавшаяся за свое право собственности, указывала на юридические нормы и побуждала власти действовать, советовала им принять строгие меры, ибо «до чего мы докатимся» и так далее.
Кое-какие из газетных сообщений Эдвард (вправе ли он называть себя Эдвардом Эллисоном?) принимал к сведению.
Ответственность за войну? С этого я начал. Об этом спрашивал, когда потерял ногу. Я хотел, так сказать, поймать за руку того, кто остался на родине, из-за кого у меня оттяпали ногу.
Что ни говори, а без злодеев и людей, нажившихся на чужой беде, не обошлось. Их надо наказать. Впрочем, не думаю, что таким путем можно все уладить. Мы создавали и уничтожали. Но разве это произвело впечатление на людей? А наше отчаяние? Тоже нет. Видимо, иначе они не умеют. Наоборот, наше прошлое толкает их на новые дела.
Существует ли вообще человек — думающее, свободное существо?
Я уверен, я точно знаю: в нас что-то засело, а может, засело вне нас; это что-то управляет нашими мыслями и поступками. Во мне, к примеру, засел старый страх, засел еще с тех времен, которые я давно забыл; он подгонял меня. Действовал ли я сам? Свободный, отвечающий за себя человек? Был ли я виноват? Я вел себя как актер, игравший роль в пьесе, текст которой ему неизвестен. Суфлер подсказывает актеру реплики и жесты.
Итак, целый наблюдательный совет управляет моим сознанием, моим подсознанием, моими решениями, а я, как ни странно, принимаю их за собственные.
То же происходило, наверное, и с матерью. За нее распоряжались сумеречное сознание и бессознательные импульсы. За нее и за отца. И все эти силы стали сталкивать нас друг с другом — мать с отцом, отца со мной.
Что это такое? Что значит сумеречное «сознание»? Сознание?
Раскаяние доктора Кинга
Эдвард написал доктору Кингу. Покидая клинику, он не дал врачу своего адреса, не желал поддерживать никаких отношений с домом. Теперь он захотел увидеть врача. Как только доктор Кинг получил адрес, он появился; Эдвард был потрясен тем, с какой быстротой это произошло.
— Не верится, что вы так быстро приехали, доктор. Вас может кто-нибудь заменить в клинике? У вас сейчас мертвый сезон?
Доктор Кинг:
— Клиника битком набита, а врачебного персонала у меня, как всегда, маловато.
— Тогда я вам вдвойне благодарен за то, что вы не стали мешкать.
Высокий седой врач казался усталым и обеспокоенным. Они опять зашли в комнату к Эдварду. Только теперь бывший пациент разглядел своего врача.
— Вы измучены, доктор. Ради меня не стоило предпринимать этой поездки.
— Мой мальчик, я предпринял ее в первую очередь ради себя. Ждал вестей от вас. Вы ведь знаете: ваш отец уехал из дому — адрес неизвестен. И матушка тоже уехала. Ее проводил на вокзал Джеймс Маккензи.
— Куда она делась?
— Неизвестно. Кэтлин тоже уехала, и вы уехали. Я очень обрадовался вашей открытке. И вот я здесь.
— От всего сердца благодарю, доктор. Мне приятно думать, что вы принимаете участие в нашей судьбе.
— Я… приехал ради себя самого, Эдвард.
И врач заговорил. Прежде всего он рассказал о своем последнем посещении виллы Эллисонов. Он встретил там Джеймса Маккензи, который жил в доме совершенно один. Под конец уехал и Джеймс. Дом опустел.
— Я неправильно оценивал обстановку. Был слишком легкомысленным. Мне не следовало выписывать вас из клиники, Эдвард. Стоило это сделать, как все вышло из-под моего контроля. С любой точки зрения это оказалось неправильно. Да. И еще более того. Я думал: Эдвард хочет уйти от меня. А почему бы нет? В большинстве случаев больные знают себя лучше, чем доктора. Потому я пошел на это. И еще я думал: вы будете близко, и я смогу за всем следить, в частности, за самоанализом, которым вы займетесь и который в конечном счете вам удался. Я рассматривал и вас, и эксперимент с научных позиций, поверхностно. И не подумал о других обстоятельствах. Не предвидел, какой эффект вызовет ваше присутствие. Это не просто ошибка. Это преступление.
— Доктор, вы упрекаете во всем себя? Считаете, что повредили нам?
— Quieta non movere [24] — эта фраза пригодна для любых человеческих отношений. У каждого из нас свои слабости. И от других мы всегда чего-нибудь требуем. И еще: душа человека — вместилище всяческих тайн. Люди привыкают к собственным тайнам, но хотели бы знать, что скрывает от них другой. Впрочем, бремя секретов облегчает одно обстоятельство: ты знаешь, что и другому, в сущности, не легче, чем тебе. Словом, Эдвард, ничего сверхъестественного не было в том, что ваши родители имели тайны, разумеется, совершенно особые, тем более что с каждым годом им становилось все легче управляться с ними, — я это знаю, ведь я знаком с ними обоими уже давно, с тех самых пор, как отец купил этот дом.
24
Не нарушать спокойствия (лат.)