Ганская новелла
Шрифт:
— Не обязательно, — просто сказала она.
Вечером пришел ее первый клиент. Это был огромных размеров детина, и Араба сначала даже зажмурилась от ужаса. Она убедила себя, что со временем ей это понравится, а сейчас надо просто подавить охвативший ее страх. Она кивнула мужчине и шагнула к маленькой двери. За широкими бычьими плечами клиента она увидела доброе лицо Элизабет. Старуха ободряюще улыбнулась. На миг в памяти всплыли бетонные опоры Исправительного дома.
— Заходите, — выдавила она сквозь зубы.
Мужчина отхаркался, сплюнул и шагнул в
Перевод В.Перехватова
Ама Ата Аиду (Ama Ata Aidoo)
Перемены…
Тук… тук… тук…
— Да-да?
— Масса, масса, масса…
— Ну что такое?
— Велели в восемь будить. Восемь уже.
— Хорошо, спасибо.
— Тук… тук… тук…
— Мг?..
— Масса… Масса… Масса…
— О господи!
— Сами велели разбудить. Давно уже восемь-то.
— Ладно, спасибо, Зиригу.
— Странный он, этот молодой господин. Сильно устал, видать, а вот поди ж ты, буди его в восемь, и все тут. И что здесь в такую рань делать-то? Должно, он из тех, что отдыхать и вовсе не умеют. Не гляди, что образованные.
— Зиригу, муж мой, ты иной раз и впрямь будто дитя малое. Ты что же думаешь, те, что в школу ходили и большими господами стали, все одинаковые?
— Да нет, Сету, ты уж напраслину на меня не возводи. За эти годы я уж как-нибудь научился различать тех, что приезжают сюда. Вот я и говорю: этот из другого теста.
— Че ж в нем такого особенного-то?
— Ну-у, во-первых, вовсе не пьет. Ни разу принести чего крепкого или в городе купить не попросил.
— Может, верующий он?
— Ну нет. Он с побережья. Что-то не много я встречал мусульман среди тамошних господ. Да и не об этом я. Эти твои верующие — может, некоторые и не пьют, да и то не все, — ничем от других и не отличаются вовсе.
— А я вот приметила, он женщину с собой не привез.
— Ага! Поняла, значит?
— Что поняла?
— Что этот не такой, как другие.
— Может, и другой. И слава богу, что не привез какую-нибудь из этих расфуфыренных воображал… Индейки раскормленные. О Аллах!
— Что это ты, Сету?
— Да я все об этих девчонках.
— Это, жена моя, потому, что тебе делать нечего совсем. Или каффу [3] не понесешь на рынок сегодня?
3
Каффа — местное название лепешек.
— Не понесу. Мука вся кончилась. Да и уши очень уж ночью разболелись. Аллах свидетель, долги-то у меня, как и у всех, конечно, есть, да не убьют же меня соседи, коли не отдам я долг прямо сегодня. Вот я и думаю отдохнуть от тяжелой корзины, а может, и к доктору сходить. Да и что уж я там наторгую?
— Мда-а, что-то ты разговорилась нынче.
— Да. И по мне, девки эти — форменное безобразие. Или ты, муж мой, не согласен? И не смотри на меня так! И ведь не бездомные какие! Или у них отца с матерью нет?
— О чем это ты, Сету?
— А о том, что мир, видно, перевернулся, коли девчонки совсем, молоко на губах не обсохло, а спят с мужчинами, какие им в отцы, а то и в деды годятся. Нет, только подумайте, а! Все это видят, и никто слова не скажет.
— Но мужчины-то эти — большие люди. Деньги у них водятся. Машины, волосы фальшивые и вещички там всякие, что они от белых привозят. Девчонкам и нравится.
— А матери их куда же смотрят?
— А что матери-то? Некоторые и не знают ничего. Живут себе в деревне, а привозят им дочери дорогие вещи, так думают, важными дамами стали и денег, верно, много зарабатывают. А и узнают, как живут девушки в больших городах, так виду не подают, боятся.
— Дочерей своих боятся?
— Так те ведь на такое нагляделись — матерей не пощадят.
— О Аллах!
— А больше всего боятся они мужчин этих богатых. Большая у тех власть, Сету, жена моя, и если кто им поперек дороги встанет… Тут не только дочь не пожалеешь!..
— О Аллах, в какое время мы живем!
— Мм. А раньше-то не так было? Разве не всегда господа брали, что хотели? Женились на девочках.
— Не знаю, Зиригу. Наверное, ты правильно говоришь. Но на то была воля Аллаха: женщина — раба мужняя. Но эти-то новые бесстыдники — не верующие они. И Аллах тут вовсе ни при чем.
— Что это ты такое говоришь, жена моя? Господин, он и ведет себя как господин. Как еще ему себя вести? Или ты думаешь, новые господа не станут делать того, что делали старые? А когда белые здесь правили, разве они иначе поступали? Не брали себе малолеток в наложницы?
— Не знаю, Зиригу, не знаю, муж мой. Все это так. Но послушай, муж мой. Вот приходит в один недобрый день человек, потихоньку отбирает твой дом и землю и все не по-людски делает: весь ямс из амбара продает и на рассаду ничегошеньки не оставляет, яйца прямо из-под курицы варит, пирует с семьей и друзьями да твоих телят-ягнят режет. И хоть сердце твое кровью обливается, да сделать ты ничего не можешь. И так много-много проходит лет. Но вот, хвала Аллаху, ты получаешь все назад, и что же ты тогда делать станешь, муж мой? Продавать да убивать остатки своего скота и птицы? Курица яйцо снесет — сразу сваришь? Все, что тот грабитель порушить не успел, по ветру пустишь?
— Не знаю, Зиригу, но слава богу, все дети мои — мальчики. Это хорошо, что нет у меня дочек. Да будь у меня дочь и узнай я, что какой-то богатый с ней развлекается, бесстыдник, я б его собственными руками на кусочки разорвала.
— Боже сохрани! Господи, да что это ты, Сету, говоришь такое? Поболе остальных тебе теперь молиться в пятницу, отмаливать богохульство свое.
— Да, муж мой. Давай благодарить Аллаха за то, что дает он нам. Ведь вот не дал он мне дочь, и хорошо.