Ганзейцы. Савонарола
Шрифт:
— Да будет благословен ваш приход в наш дом! — воскликнула она радостно. — Вы вносите к нам луч солнца вашим присутствием и прогоняете мрачные тени. Скажите, каким волшебством сумели вы разгладить морщины на лбу моего сурового супруга? Право, право! — добавила она улыбаясь. — Посмотрите, как он смеётся, как весело смотрит, а я уж давно не видала ясного выражения на его лице.
— Дорогая моя супруга, — отвечал ей Госвин Стеен, между тем как фрау Мехтильда обменивалась с гостем дружеским рукопожатием, — ты совершенно права: старый друг вносит радость в наш
— Что с тобой! — с шутливой угрозой обратилась к Госвину жена. — С чего ты взял, что я могу сделать невозможное? Ты ставишь меня в крайнее затруднение! Не забудь же, что я даже и не думала, не гадала о возможности посещения такого дорогого гостя. Так уж извините, г-н Тидеман, вам придётся за нашим столом удовольствоваться тем, что окажется возможным приготовить на скорую руку.
— Не тревожьтесь напрасно, дорогая хозяюшка! — отвечал Тидеман. — Я надеюсь другой раз доставить вам случай выказать мне ваше знаменитое кулинарное искусство во всём его блеске.
Друзья вместе с хозяйкой дома и с дочерью поднялись на лестницу, в жилые комнаты. Там гость взял Гильдегарду за руку и сказал:
— Неужели это та самая маленькая девочка, которую я когда-то нянчил у себя на коленях?
Гильдегарда раскраснелась, как маков цвет.
— Но если я не ошибаюсь, — сказал Тидеман, оглядываясь кругом, — в то время как я держал на коленях эту маленькую девочку, около меня стоял ещё и прелестный мальчик. Где же он теперь?
Мать и дочь смущённо опустили глаза, а с лица хозяина дома разом слетело его радостное выражение.
— Как должен я истолковать ваше молчание? — продолжал расспрашивать Тидеман. — Я впоследствии встретился с этим мальчиком, встретил его уже прекрасным юношей, на лондонском «Стальном дворе». Ведь он, надеюсь, не умер же?
— Лучше бы умер... — отвечал мрачно Стеен.
— Что вы хотите этим сказать? — удивился гость.
— Я потерял моего сына, — отвечал Госвин Стеен после некоторого молчания, — потому что трус не может быть моим сыном!
— Реймар — трус?! — повторил Тидеман с особенным ударением. — Я могу засвидетельствовать совсем противоположное, потому что именно его мужеству и его мощной руке обязан я тем, что вы ещё видите меня в живых!
Мать и дочь с удивлением посмотрели на говорившего, который, обратившись к ним, продолжал:
— Да разве же он этого вам никогда не рассказывал?
Те отрицательно покачали головами.
— Ну, так я же вам расскажу, как это было.
— Пожалуйста, приберегите этот рассказ до окончания обеда, — стал убедительно просить гостя Госвин Стеен, — ведь вы знаете, что в желчном настроении не следует садиться за стол.
— Ваше отеческое сердце не может расстроить добрая весть о сыне, — возразил Тидеман.
— У меня нет более сына, — продолжал настойчиво утверждать Стеен. — Я поступил с ним по глаголу Священного Писания: «Если рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, то отсеки её и брось от себя».
— Вы тверды в Библии, — сухо заметил ему Тидеман. — Если бы все мы вздумали поступать согласно приведённому вами тексту, то немногие бы из нас уцелели.
Госвин Стеен строго посмотрел на говорившего, а тот на строгий взгляд отвечал улыбкой.
Мать и дочь собирались было удалиться, но гость удержал Гильдегарду словами:
— Побудьте ещё немного с нами, Гильдегарда. Мне приятно видеть, что вы напоминаете вашего брата выражением глаз, тех прекрасных, честных глаз, в которые я так любил смотреть. Скажите мне, как переносит ваше сердце разлуку с Реймаром?
Гильдегарда отвечала только слезами.
— Вот, взгляните-ка, старый Друг, эта бедняжка никак не может забыть той «руки», которую вы решились отсечь в гневе!
— Перейдём к другому разговору; я не люблю вспоминать прошлое, — отвечал уклончиво Стеен.
— И я понимаю почему: потому что ваше внутреннее сознание не могло бы оправдать вашей суровости.
— Вот ведь я так радовался нашему свиданию, — сказал хозяин дома нерешительно, — а вы... вы непременно хотите возбудить во мне желчь даже и в этот хороший миг!
Тидеман медленно покачал головою, а затем, положив руку на плечо Стеена, сказал:
— Вы странный человек! Какой же отец не слышит с радостью добрые вести о сыне! Тучки набегают иногда во всякой семейной жизни. Так оно и должно быть; а то мы бы избаловались солнцем вечного, немеркнущего счастья. Но буря должна миновать, и небо должно опять проясниться. А вы всё ещё держите грозу в сердце, и даже голос ваш напоминает раскаты отдалённого грома.
Госвин Стеен хотел что-то возразить, но гость продолжал:
— Нет, нет, старый друг, вы должны подчиниться великой заповеди всепрощающей любви; вспомните: «Остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим!» Смотрите, я ещё раз сегодня же возвращусь к этому предмету разговора, а теперь готов поступить по вашему желанию и перейти к другому.
И почтенный Тидеман стал весело разговаривать с Гильдегардой, заставил её забыть о слезах, заставил смеяться своим шуткам. И сам хозяин дома, невольно поддаваясь чужой весёлости, несколько повеселел, а фрау Мехтильда, по временам заглядывавшая в комнату, принимая участие в общем разговоре, так и сияла счастьем, потому что не могла не заметить поразительную перемену, произведённую гостем в её муже.
Наконец, все её занятия на кухне были окончены, и она весьма грациозно подала руку гостю, чтобы провести его в столовую, лучшую комнату дома, отличавшуюся от всех других своим пышным убранством. Это убранство могло, действительно, дать некоторое понятие о богатстве старинного торгового дома. Стены столовой были покрыты богатой резьбою, полы устланы пёстрыми коврами, а высокие поставцы по углам гнулись под тяжестью прекрасных серебряных и золотых сосудов. Окна, с тонкими и узорчатыми свинцовыми оконницами, пропускали свет сквозь причудливо расписанные стёкла, в то время составлявшие очень дорогую и редкую роскошь даже и в богатых бюргерских домах.