Гардемарины, вперед!
Шрифт:
Все письма были серьезными уликами против Бестужева. Выходило, что вице-канцлер обманщик, вероотступник, взяточник и… много всего такого, чего лучше бы не знать скромному курсанту навигацкой школы. Александр понял, что бремя лишних знаний лишит его покоя на многие годы. За одну ночь пропала спасавшая его наивная уверенность в своей абсолютной правоте. Теперь он не сможет безбоязненно смотреть в глаза и не удивится, если его арестуют – есть за что…
Александр почувствовал себя приобщенным к некой тайной клике, члены которой по виду респектабельные светские люди, а на самом деле – лихие пираты и разбойники. Излишнее любопытство, может быть, еще не сделало его членом этой шайки, но это – первый шаг, и занесена уже
20
– Ну, Алексей Иванович, – начал Гаврила мрачно, – работы нам здесь, как в холерном бараке. Не в барских прыщах дело. Здесь всех надо лечить от душевного смятения. Никита Григорьевич рассказывал, что есть такое место в Лондоне – Бедлам. Так мне думается, что этот дом тому Бедламу вполне может дать сто очков вперед.
Разговор происходил ночью, когда Алексей вернулся со свидания с друзьями.
– Не знаю никакого Бедлама, – сказал он, зевая. – Давай спать.
– Лучшее средство против истерик, бессонниц и судорог – корни валерьяны. Но валерьяна в их парке не растет, а растет в больших дозах пустырник, иначе – собачья крапива. Пустырник тоже отличное средство…
– Уймись, Гаврила. Поздно уже. Завтра поднимут ни свет ни заря.
– Спокойной ночи, Алексей Иванович.
Но не тут-то было… Далекий гвалт родился где-то в недрах второго этажа, набирая силу, покатился по лестнице и закончился под их дверью звонким хоровым выкриком:
– Лекаря!
– По ночам спать надо, – пробовал сопротивляться Гаврила.
– Вот именно – спать, – разводили руками приживалки. – А у их сиятельства бессонница. Велено лекарю находиться неотлучно.
Гаврила выругался, натянул рубаху и ощупью нашел «Салернский кодекс здоровья», чтением которого он развлекал княгиню. Как только дверь отворилась, в Гаврилу вцепились чьи-то руки, сразу поднялся невообразимый галдеж, который, постепенно затихая, двинулся назад к источнику своего зарождения.
Княгиня Аглая Назаровна была барыней очень больной, очень капризной, вздорной, но отходчивой. Паралич ног сделал ее навсегда пленницей собственного дома, но кипучая энергия, которой обременила судьба ее бестелесную фигуру, нашла выход в своем обычном и чрезвычайно утомительном для домочадцев и прислуги способе познания большого мира.
Она решила создать в своем двухэтажном особняке, вернее, в восточной его половине, некое микрогосударство. Приживалки, шутихи, плаксивый и вредный паж-юнец, забытая родней француженка в должности косметички, управляющий, он же дворецкий и обер-камергер, прислуга и дворня – пятьдесят человек мужчин и женщин – стали материалом для ее эксперимента. Жизнь в этом государстве виделась княгине полнокровной, ангельски доброй и сатанински злой, украшенной приключениями и опасностью, верностью и предательством. Пусть подданные ее живут щедро и весело, а она, правительница, будет следить за каждым их шагом и, если надо, судить, наказывать и миловать во имя торжества справедливости и всеобщего счастья.
Аглая Назаровна умела подчинить людей своей воле, завести, закрутить, истовая страстность ее была заразительна. За несколько лет неустанной работы ей удалось создать такую сложную модель человеческих отношений, что без всякого урона для «торжества справедливости» можно было бы заменить белые одежды ее придворных (как правильно понял Гаврила) смирительными рубашками.
Склоки, интриги, раздоры… Бесконечные, какие-то ненатуральные драки, в которых куда активнее работали голосовые связки, чем мускулы рук и ног. То кто-то бился на заднем дворе кольями и… никаких телесных повреждений, то приживалка, камер-фрау, и шутиха, камер-фрейлина, поспорили из-за нарядов и обварили друг дружку кипятком – и никаких ожогов, то отравили дворецкого, а вот он – жив-здоров… Кухня враждовала с конюшней, шталмейстеры с подручными были готовы в любой момент идти врукопашную на лакеев. Щедрая и веселая была жизнь!
А княгиня судила и наказывала. Судилище происходило в большой горнице, прозванной «тронной залой». Сама того не ведая, Аглая Назаровна предвосхитила сложную систему судопроизводства будущего. По учиненному княгиней порядку опрашивались свидетели, был и обвинитель – верзила-паж, главный ябедник и фискал, роль адвоката, защитника правых и виновных, неизменно играла карлица Прошка, чуть ли не единственное в доме разумное, не опаленное барским исступлением существо.
Словно в отместку, что судьба обделила ее обычной женской долей, где счастье – муж, семья, дети, синеглазая карлица была насмешницей, охальницей и веселой хулиганкой, знала множество анекдотов, загадок и прибауток, которыми так и сыпала на забаву барыне, внося в нестройную картину суда еще большее оживление. Иногда суд, благодаря карлице, кончался всеобщим громоподобным хохотом, и только сама Прошка оставалась при этом невозмутимой.
На суде каждый имел право орать до одури, биться в истерике, падать в обморок. Гайдуки, игравшие роль полиции, не поддерживали даже видимости порядка. После того как свидетели, истцы и обвиняемые окончательно теряли голос и глохли, Аглая Назаровна оглашала приговор, и хоть приговоры княгини не могли соперничать в мудрости с решениями царя Соломона, надо быть справедливым, она никогда не присуждала ни кнута, ни плетей, ни розог. Телесные наказания не были популярны в ее государстве.
Дворня вошла во вкус. Ничто так не жаждет справедливости, как неиспорченное демократией русское сердце!
Каждый – конюх, мальчик-казачок, девка-скотница могли написать справедливый донос, открытый или анонимный. Только поголовная неграмотность подданных защитила шкафы Аглаи Назаровны от богатого кляузного архива. Да и то ненадолго. Сыскались писари, готовые за плату воссоздать на бумаге истинную картину событий или по желанию заказчика очернить и оболгать кого угодно. Наперекор здравому смыслу выявились феномены, которые во имя справедливости (а может, скаредность сыграла здесь не последнюю роль – писари брали за донос сдельно, за каждую букву) выучились грамоте и строчили кляузы собственноручно.
Каждое утро Аглая Назаровна с Прошкой и фавориткой Августой Максимовной, толстой, глухой и ленивой старухой, разбирали многочисленную корреспонденцию, сортировали и не откладывали в папку до тех пор, пока в тронной зале не произойдет нелепая и страстная пародия на суд.
Иногда подданным справедливого государства становилось тесно в своих границах, и они пытались приобщить к правде «синих», как называла прислуга восточной половины дома прислугу западной его части, но вылазки на чужую территорию не имели успеха в сердце властительницы. По придворному этикету считалось зазорным не только вести перебранку с «синими», но даже судачить о жизни на западной половине. Невидимая стена, воздвигнутая в доме, оберегала достоинство и независимость княгини.
Гаврила, спокойный, немногословный, уверенный в себе, сразу нашел свое место в доме.
– Тихо ты! – не уставал он повторять. – Хабэас тиби [32] , понял?
– Чего? – почтительно замирая, спрашивал придворный.
– А то, что неча глотку по-пустому рвать, – делал Гаврила вольный перевод латыни. – Замучили барыню, оглашенные…
Работы было невпроворот. У Аглаи Назаровны то озноб, то жар, то кашель начнет рвать легкие, то главная болезнь – жажда деятельности – доводит до судорог.
32
Держи про себя (лат.).