Гардемарины, вперед!
Шрифт:
– Опиши господина, – приказал Лесток.
– Высокий, важный, носатый. Хороший такой нос! Тень от него была как от коромысла. Что еще? Шляпа с полями. Темно было. Хорошо не рассмотрел. Да я и не рассматривал.
– Да, – усмехнулся Лесток, – ты же был поглощен мыслями о гвардии. Узнаешь этого человека, коли увидишь?
– Пожалуй, узнаю.
– Вот что, курсант. – Лесток задумчиво погладил лысину. Рыжеватые умные глаза его внимательно прошлись по Сашиной фигуре. – Ты исполнишь мое поручение. Небольшая прогулка в обществе приятного человека. Ты должен будешь узнать того мужчину, о котором сейчас шла речь. Если ты справишься с поручением, то по возвращении твоем мы продолжим разговор о гвардии.
– О, ваше сиятельство…
– О нашей сегодняшней беседе не должна знать ни одна живая душа. Я не стращаю тебя смертной казнью, до этого не дойдет. Я тебя просто… – Холеная короткопалая кисть вдруг взметнулась из оборок манжета, и Александр поспешно кивнул, сделав непроизвольно глотательное движение.
– Куда и когда ехать, ваше сиятельство?
– Куда – знать тебе не надобно. За тобой придут. Поедешь с поручиком лейб-кирасирского полка… – Лесток помедлил, словно раздумывая, стоит или нет называть фамилию.
– С поручиком… – не удержавшись, подсказал Александр.
– Бергером.
23
Австерия уже работала. А может, она и не закрывалась на ночь, готовая выдать по первому требованию вина, колоду карт и дымящуюся трубку.
– За австерией по правую руку от набережной, – шептал Александр, – двухэтажный дом немца Штоса. Окна на втором этаже, выходят в палисад. Внизу ставни закрыты, все спят. Только бы он был дома…
Заспанная служанка быстро открыла дверь и, не удивляясь, не задавая вопросов, провела Александра на второй этаж. Дверь в комнаты Лядащева оказалась незапертой.
– Проснитесь, Василий Федорович! Проснитесь, умоляю вас. Я пришел, чтобы отдать вам в руки судьбу мою и жизнь. Мне надо понять, удача ли прискакала ко мне на арабском коне, или беда стучится в дверь. Да не смотрите так удивленно! Меня вызвал к себе Лесток. Я не могу рассказать, о чем он со мной говорил. «Под страхом смертной казни» – так говорят в Тайной канцелярии. Но мне нужна ваша помощь. Я пешка в чьей-то игре. Но я должен понять, что творится вокруг. В чем обвиняют Лопухиных? За что взяли Бестужеву? Какое отношение к заговору имеет дочь ее Анастасия? Вы знаете все, недаром я встретил вас в доме графа Путятина.
– Тебе Лесток дал поручение?
– Я этого не говорил, – поспешно отозвался Александр.
– А иначе зачем бы ты прибежал ко мне в такую рань? – Лядащев зевнул, поскреб пятерней подбородок и сел, опустив ноги на пол. Только сейчас Александр заметил, что Лядащев спал не раздеваясь. Пышный парик примялся с одной стороны. Скомканный камзол заменял подушку, и на правой щеке отпечатался причудливый узор золотого шитья. – Пили мы вчера у Ягупова. О-ой! – Лядащев опять глубоко, со стоном зевнул. – Ненавижу это занятие, да отказаться нельзя – обида на всю жизнь. Домой меня чуть живого привезли. Кто – не помню.
– Василий Федорович, выслушайте меня. Я не пришел бы к вам, если бы дело касалось меня одного. Но все складывается так, словно я помогаю следствию поймать ее.
– Кого поймать? Говори толком.
– Вы же читали опросные листы. – Голос Александра прозвучал умоляюще. Ему очень хотелось, чтобы Лядащев сам догадался, о ком идет речь. Но тот ничего не хотел домысливать сам.
– У меня, братец, от этих опросных листов в глазах троится. Вот ведь зевота напала… Посмотри-ка там, в углу, за стулом… Нет ли там бутылки? Если меня привез домой Ягупов, то она непременно должна там стоять. И полная! Есть? Значит, точно, Пашенька меня на второй этаж приволок. Возьми бокалы на подоконнике. Налей… Ну вот, теперь рассказывай. И все сначала. Значит, ты был у Лестока…
– Был, Василий Федорович. – Александр помолчал в надежде, что дальше Лядащев начнет говорить сам, но тот молча прихлебывал вино и ждал. – Хорошо, я сам все расскажу. Цена этой откровенности – моя жизнь. – Он погрозил кому-то пальцем и продолжал: – Я люблю дочь Анны Гавриловны Бестужевой – Анастасию. Случайно я видел, когда и с кем она бежала из Москвы. Теперь Лесток хочет, чтобы я опознал этого господина.
– Ну и опознай. Я-то здесь при чем?
– Что ей грозит?
– Анастасии Ягужинской? Да ничего. Она такого наговорила, любовь твоя, что ее не наказывать надо, а деньги платить за показания.
– Как – деньги? Она помогла раскрыть заговор?
– Ничего не раскрыла, а просто перепугалась до смерти и подписала все, что от нее хотели. А хотели, чтобы она оговорила мать. Но ее показания ничего не решали. Бестужеву взяли после допроса Ивана Лопухина. Тот постарался, ничего не утаил. Но я, как он, на дыбе не висел, и не мне его судить.
– На дыбе висел… – повторил Александр глухо, а потом, словно поймав на лету подсказку Лядащева, подался вперед. – Так Анна Гавриловна невиновна?
Лядащев рассмеялся невесело:
– Знаешь, как в городе называют дело об отравителях? «Бабий заговор». Лесток всем и каждому говорит: «Как же не быть строгим, если, кроме пустых сплетен да вздорной болтовни, ничего нельзя добиться от упрямых баб?» И этих «упрямых баб» пытают без всяких скидок на их красоту.
– Зачем же их пытать? Может, они и впрямь только сплетницы?
Лядащев хмыкнул неопределенно, опять зевнул и перекрестил рот.
– Знать надо, братец, о чем можно сплетничать, а о чем нельзя. А то больно много сплетников развелось. И посол австрийский Ботта в их числе. Ты на меня так преданно не смотри. Я тебе никаких тайн следственной комиссии не выдаю. Об этом весь Петербург говорит, – Лядащев вдруг подмигнул Белову, – и все «под страхом смертной казни».
– А какую роль во всем этом играет Бергер?
– Дался тебе этот Бергер!
– Так я еду с Бергером.
– Куда? – быстро спросил Лядащев и внимательно посмотрел на Александра. – Зачем тебе ехать с Бергером?
– Я вам уже говорил. Я еду с Бергером для опознания. Куда – не знаю.
– Хорошая компания, ничего не скажешь, – проворчал Лядащев. – Посиди-ка один. Пойду умоюсь. Башка раскалывается. – И ушел в другую комнату.
Мылся Лядащев долго, отфыркивался, старательно полоскал рот, Александр терпеливо ждал. Ему казалось, что Лядащев тянет время, решая для себя, насколько можно быть откровенным с пятидневным знакомым. А Лядащев раскачивался на нетвердых ногах и думал, с ненавистью рассматривая полотенце: «Как этой гадостью можно лицо вытирать? Хозяин Штос – сквалыга и сволочь! Это не полотенце, это знамя после обстрела и атаки, все в дырах и в дыму пороховом. А может, это портянка? Не буду вытираться. Так обсохну. Еще водичкой покроплюсь и обсохну…»