Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
Услыхав шаги Федотки, Ефим круто повернулся к нему.
– Где шатался?
– спросил он угрюмо и в упор остановил на нем свои блестящие, беспокойные глаза.
– Я... я, дяденька Ефим...
– коснеющим языком залепетал Федотка, воображая видеть самого Чурилу.
– Хи, хи, хи, Федотушка языка решился!
– насмешливо воскликнула Маринка.
– Говорила: Федотик, полюби... Ты бы у меня живо смелости набрался... Хи, хи, хи, правда, что ль, Ефим Иваныч?
Ефима взорвало.
–
– закричал он.
– Чтоб ты у меня околевал в конюшне!
– и с этими словами так толкнул Федотку, что тот на рысях и с распростертыми руками вскочил в ворота. Маринка разразилась хохотом. Оскорбленный Федотка хотел изругаться, но побоялся и молча пошел в конюшню. Кузнец Ермил сидел на пороге и праздно смотрел в пространство. Федотка взял гарнец, зачерпнул овса и остановился в нерешимости.
– Аль спроситься?
– сказал он.
– У кого?
– осведомился кузнец.
– Да у Ефима-то. Все задаешь, задаешь без него, а глядишь, найдет на него стих и рассерчает.
Кузнец саркастически усмехнулся.
– Ефима теперь не отдерешь от энтой. С утра до ночи убивается вокруг ей, - сказал он.
Федотка поставил наземь овес, присел к кузнецу и стал свертывать цигарку.
– А что, дядя Ермил, - сказал он, - ведь дело-то табак.
– А что?
– Ефим-то наш... не то колдун, не то проклятый...
– Это ты откуда?
– Мне вот старик, княжой наездник, порассказал про него.
Кузнец глубокомысленно подумал и с решительностью тряхнул своими огненными волосищами.
– Я в колдунов не верю, - выговорил он с прибавлением крепкого слова.
– А в ведьмов веришь?
– Ведьму я видел. Я ее по ляжке молотком ошарашил.
Опосля того замечаю - Козлихина старуха прихрамывает.
Эге, думаю, такая-сякая, налетела с ковшом на брагу!
– Какая же она, дяденька, из себя? Белая?
– Обнаковенно, белая.
– И неожиданно добавил: - вот Маринка - ведьма.
– Ты почем знаешь?
– Видел. У ней ноги коровьи.
Федотка только раскрыл рот от изумления.
– Когда в башмаках - незаметно, - с непоколебимою уверенностью продолжал кузнец, - а я раз заглянул - она спит, тулупом накрылась... а из-под тулупа ноги: одна - в чулке, а другая - коровья.
– И после недолгого молчания равнодушно добавил: - Она и оборачивается.
– Во что?
– шепотом спросил Федотка.
– Прошлую ночь-в свинью обратилась.
– Это вот в огороде все хрюкала?
– А ты думал как? Отец только слава, что запирает ее: придет полночь, шарк!
– и готова... Сам видел, как белым холстом из окошка вылетела. Я вот посмотрю, посмотрю да Капитону Аверьянову доложу. Нечисто. Позавчера я запоздал в кузнице, - гвозди ковал, -
– в белую курицу оборотилась. Думала, я не вижу. Приедет Капитон Аверьянов беспременно надо съезжать с эстой хватеры.
– А вот домового нет?
– неуверенно вымолвил Федотка.
– Домового нет, - твердо ответил кузнец и сплюнул на далекое расстояние.
Федотке вдруг сделался страшен и неприятен разговор о нечисти. Чтоб заглушить этот страх, он заговорил о другом.
– А что, дядя Ермил, и мучители были эти господа!
Вот мне княжой наездник рассказывал - оторопь берет, как они понашались над нашим братом.
– А ты думал как?
– и кузнец с величайшею изысканностью обругал помещиков.
– Вот у купцов много слободнее.
– Тоже хороши...
– Кузнец обругался еще выразительнее.
Федотка помолчал, затем меланхолически выговорил:
– Тут и подумай, как жить нашему брату. Господа - плохи, купцы...
– А наш-то брат хорош, по-твоему?
– с презрением перебил его кузнец и так осрамил "нашего брата", в таком потоке сквернословия потопил его, что Федотка не нашелся, что сказать, вздохнул и пошел засыпать овес лошадям.
Кузнец отправился в избу крошить табак.
Оставшись один, Федотка прилег на сене около растворенных настеж дверей конюшни и хотел заснуть. Но в его голову лезли неприятные мысли; не спалось. Ему было как-то жутко, холодно от неопределенного чувства страха.
В двери видно было, как по-над степью трепетали зарницы. Где-то едва слышно рокотал гром. В душном и тяжелом воздухе сильно пахло травами.. За воротами непрерывно дребезжал соблазнительный смех Маринки, басистый голос Ефима произносил какие-то мрачные и угрожающие слова. Лошади фыркали, однообразно хрустели овсом, звенели кольцами недоуздков. Вдруг Федотка увидал две фигуры недалеко от конюшни и явственно услышал вкрадчивый и жеманный голос Маринки:
– Я бы вас, Ефим Иванович, на бегу посмотрела. Тото вы, небось, нарисованный на Кролике!
– Бреши, бреши, чертова дочь!
– Ужели вы об нас так понимаете?.. Хи, хи, хй... Нет, на самом деле хотелось бы поглядеть. Вы еще не прикидывали Кролика на здешней дистанции?
– Нет.
– Вот! А все говорят, ежели прикидывать дома и в Хреновом, большая будто бы разница.
– Не сумлевайся. Ты-то не виляй, язва сибирская!..
Я тебе прямо говорю - всех за флагом оставлю... разве, разве Наум Нефедов второй возьмет. Чего ты, подлая, томишь? Чего дожидаешься?
– Хи, хи, хи, призов ваших, Ефим Иваныч! Вдруг вы нахвастаетесь, а к чему дело доведись - в хвосте придете: