Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
– Батя, - спросил мальчик неторопливым, вдумчивым голоском, - отчего же она так прозывается?
– Дорога-то?
– Николай узнал ласковый голос Арсения Гомозкова.
– А вот отчего. Был, Пашка, в старину Батей такой... из каких, не умею тебе сказать. Вот и пошел этот Батей на Русь. Шел, шел... дорог нетути, куда ни глянет - степь, да леса, да реки... Где-то деревнюшка притулится в укромном месте. Вот он и придумал по звездам путь держать. Оттого и зовется - Батеева дорога.
– Зачем же он, батя, шел?
– А уж не умею тебе сказать. Либо к угодникам, либо еще по каким делам... Не знаю.
– А это Телега?
–
– Вот на Ильин день?
– Ну, ну. И промышлял Илья Силач нехорошими делами - разбойничал. Ну, сколько, может, годов прошло, бросил Илья Силач разбойничать, затворился в затвор, вздумал спасаться. И угодил богу. И прислал бог за Ильей эдакую телегу огненную, вознес на нёбушко. Ильято там и остался, - ну, в раю, што ль, - а телега... вон она! Видишь, и колесики, и грядушки, и оглобельки все как надо быть.
– А как же, батя, вот гром гремит!.. Сказывают, это Илья гоняет.
– Что ж, гоняет. Значит, в те поры опять влезает в телегу.
Мальчик вздохнул.
– А это вон Петров крест, а энто - Брат с Сестрою...
Вот маленько годя стожары подымутся...
Николай увидел, как рука Арсения отчетливо выделилась на звездном небе и указывала то в ту, то в другую сторону.
– Батя, отчего они светятся?
– Как отчего? Господь устроил. Сказывают, к каждой приставлен андел. И зажигает и тушит, ровно свечки.
Премудрость, Пашутка!
– А отчего, батя, то месячно, а то нет, а то еще ущерб бывает?.. Аль вот что ты мне скажи: отчего летом солнышко закатывается за нашею ригой, а зимою - за Нечаевыми, а?
Арсений тихо засмеялся.
– Ну, ну, загомозил, заторопился, - сказал он.
– Это ты спроси, Пашутка, которых грамотных, которые в книжку читают. А я что? Ходил за сохой целый век, ее одноё и знаю, кормилицу... Сказывают, по зимам солнышко-то на теплые моря уходит.
– Это вот куда брат Гараська?
Мальчик, очевидно, коснулся больного места.
– А кто его знает, куда он ушел, непутевая голова, - с грустью сказал Арсений, - ничего-то не слухая, ничегото в разум не примая...
– И, помолчавши, добавил: - А, может, и к добру, господь ее ведает. Гаврила-то к Покрову шесть красненьких притащил, прямо на глазах у меня выложил из кошеля. Что мы знаем? Что видели?..
Век свой прожили за господами ровно в лесу... Я и в городе-то не помню когда бывал, с ратниками наряжали как быть войне.
– Вот, батя, война, - с оживлением спросил Пашутка, - из-за чего это воюют?
– Ну, как бы тебе сказать?
– нерешительно выговорил Арсений.
– Ну, вот, примерно, завозился там турка, али храицуз, али вот черкес... ну, завозился, - глядь, мы на него и навалимся, усмирять, значит. Ну, вот и война.
– С чего же он завозится?
– А уж это найдет на него. Взбунтуется - шабаш!
Не подходи! Ну, белому царю никак невозможно стерпеть.
Вот и подымется война. Премудрость божия!
– И уж белый царь, батя, завсегда одолеет?
– Как, гляди, не одолеть, - на то поставлен.
– Я, батя, слышал... зять Гаврила сказывал, - после непродолжительного молчания выговорил Пашутка, - синее, синее, говорит... Конца-краю не видно.
– Чего... синее?
– Да море-то!
– с досадою, что его не понимают, сказал Пашутка.
– Эдак птица всякая... гуси, утки... эдак камыш, говорит, качается... ровно
ровно туман!
– Кто ее знает!
– со вздохом сказал Арсений и дернул вожжами.
– Но!.. Н-но!.. Чего упираешься?
– и едва слышно замурлыкал не то песню, не то так себе, простой набор слов.
– А в книжках, батя, небось все описано?
– прервал его Пашутка.
– Как, гляди, не описано... На то - книга.
Пашутка опять вздохнул.
– Вот бы почитаться!
– сказал он.
– Н-да, грамотные все знают, - задумчиво роняя слова, проговорил Арсений.
– Оттого, сказывают, мы на них и работаем, что все знают. Оттого им и вольготно. Взять хоть бы Ерофеича нашего... Что ему? Поцарапает перышком - сыт, глянет в книжку - пьян... Беззаботной жисти человек! Эх, Пашутка, Пашутка, кабы не дрался, отдал бы я тебя к нему в выучку!
– Больно уж дерется, - тихо сказал Пашутка, - что ж, батя, до складов еще не дошли, а уж он мне гдлову проломил... Неспособно эдак-то.
– То-то и оно-то, парень, что неспособно!
– Гомозок, хочешь я тебя грамоте выучу?!
– вдруг весело крикнул Николай.
Арсений вгляделся в него.
– А, Мартиныч!
– добродушно сказал он.
– А я смотрю, кто-то, никак, за телегой едет, нето, мол, из конюхов какой... А это ты! Аль ко двору на праздник?
И до самого Гарденина Николай, радостно воодушевленный, разговаривал с Арсением и с Пашуткой. Он рассказывал им, что сам знал, о звездах, о нашествии татар, о том, отчего бывает война, где лежит Азовское море, какие реки в него впадают и какие еще есть моря, и царства, и страны света. Положим, он не всегда был уверен, что то, о чем рассказывал, так и было на самом деле.
Многие вопросы Пашутки ставили его в тупик, заставляли тщетно рыться в памяти... И какие простые вопросы!
"Спокон веку мужики были барские, - спрашивал, например, Пашутка, - али их кто закрепостил? Отчего в иных краях зимы не бывает? Отчего убивает гром? Отчего живет спорынья во ржи? Отчего бывают росы, и заря, и радуга?" Но тогда Николай восклицал: "Этого не расскажешь. Погоди, все прочитаем", - и беспрестанно повторял:
"Ты непременно, непременно же, Паша, приходи! Вот с осени и займемся с тобою". Ночь ли была тому причиной, то есть то, что они не видели в лицо друг друга, или особое настроение снизошло на них, но разговор был оживленный, без всякого стеснения, такой, который в другое время никак бы не мог завязаться между ними. Арсений безбоязненно расспрашивал о господах, где они живут, что делают, по многу ли проживают денег, как им досталось имение, сколько получает жалованья Мартин Лукьяныч, где Николай обучался, скоро ли думает жениться, и с явным удовольствием выслушивал, как Николай в пренебрежительном и насмешливом тоне рассказывал о господах или с восторгом сообщал, что за человек Косьма Васильич Рукбдеев и как он ездил в гости к Рукодееву, с кем там познакомился, сколько выиграл в карты, и о том, что теперь читает и как поедет в Петербург и сделается совсем ученым человеком. "Я, дядя Арсений, для того только и обучусь всему, чтобы быть полезным народу!
– восклицал он, растроганный своими великодушными намерениями.
– Вот буду ребят учить... Стану научать крестьян, как вести хозяйство... Буду помогать...