Гармонист
Шрифт:
— Не собьет! — уверенно возразил Баев.
— Ну, гляди.
Глядеть Баеву, действительно, пришлось.
Никон никак не мог поспеть за работой бригады. У него дело шло с прохладцей, вольготно, с передыхами, а остальные работали безостановочно, горели. И так как работа каждого была тесна увязана с общей работой и стоило кому-нибудь одному отстать, как это сразу сказывалось на всех, то на Никона в первый же день обратили внимание.
— Не отставай! — предупредили его.
— Не отставай! — посоветовал и Баев. — Нажми! Давай на басовых, с перебором!
Баев говорил весело и уверенно. Никон даже удивился: товарищ, видно, нисколько не сомневался, что он сравняется в работе с остальными. И эта уверенность Баева подхлестнула парня. Сцепив зубы, он приналег на лопату. Маслянисто поблескивающие куски угля струею полились с его лопаты в вагонетку.
Однажды вечером, умывшись и приведя себя в порядок, Баев зашел за Никоном в барак.
— Пошли! — коротко сказал он. Никон взглянул на него и увидел, что он пришел с гармонью. Встретив его спрашивающий взгляд, Баев добавил:
— Бери гармонь. Идем к ребятам.
Они пришли в барак, где Никону еще не приходилось бывать. И как только Никон вошел в этот барак, так сразу же почувствовал, что здесь все отличается от жилья, в котором помещался сам Никон. В бараке была изумительная чистота. Стены были выбелены и сверкали белоснежностью. На полу, который вымыт был до желтизны, не было ни пылинки. Койки рабочих покрыты были опрятными цветными одеялами и возле каждой койки находился столик с ящиком. С потолка свешивались на шнурах лампы, на окнах висели занавески и кое-где по стенам были развешаны картины и плакаты.
— Это кто же здесь находится? — почтительно осведомился Никон у Баева, переступив порог этого барака.
— Наши ребята. И из других бригад. Образцовый барак это. Видишь, как люди живут!
— За что же их так отличили? — удивился Никон.
Баев улыбнулся.
— Их, брат, не надо было отличать. Они сами устроили все это. Тут тоже соревнование... Стали в разных бригадах вызывать друг друга на то, у кого, мол, в бараке чище и веселее может быть. Ну, вот и добились...
В бараке Никон увидел почти всех своих новых товарищей по бригаде. Они встретили его радушно.
— Проходи, проходи, Старухин!.. Вот хорошо, товарищ Баев, что привел! Проходи, садись!
— Ну, теперь мы вас обоих, вдвоем, послушаем!..
39
Это было для Никона необычно: гулянка без выпивки и пляски.
Они уселись с Баевым в уголке барака, где были расставлены табуретки и стояли даже какие-то цветы в горшках. Ребята тесно окружили их обоих. Ребята весело смеялись. Потом, когда Баев стал пробовать гармонь, как бы настраиваясь на игру, все кругом притихли.
— Волжскую знаешь? — спросил Баев Никона.
— Которую? Про Стеньку?
— Ее.
— Ее знаю, — гордо подтвердил Никон.
— Ну, — весело обведя товарищей смеющимися глазами, заявил Баев, — первым, значит, номером нашей программы идет пьеса «Стенька Разин со своей княжной»!
— Валите! — одобрили товарищи.
Баев усадил Никона рядом с собою, кашлянул, насторожился, выждал пока Никон устроится удобней, и качнул головой. Никон подхватил этот знак и заиграл.
Первую песню выслушали в напряженном внимании. Это внимание подхлестнуло Никона и он приложил много старания к тому, чтобы идти с Баевым согласно, в такт, вторя ему и сливая свою мелодию с его.
— Ничего у нас выходит! ладно! — обрадовался Баев. — Давай другую. Потешим бригаду еще чем-нибудь.
— Сыпьте, ребята, «Ванька».
И «Ванек» был сыгран так же дружно и умело. У Никона раскраснелось от удовольствия и гордости лицо. Он обернулся к Баеву и засмеялся:
— А ведь подходяще получается!
— На ять! — подхватил Баев. — Я говорил, что у нас сыгранно выйдет!
Они играли долго. Шахтеры не уставали их слушать и все заказывали новые и новые песни. Наконец, Баев устало спустил гармонь на пол и с шутливым укором сказал товарищам:
— Вы же, ребята, нас загоняете совсем этак-то! Дайте передохнуть!
— Ну, передохните! — согласились нехотя шахтеры. — И вправду, передохните!
Сначала, перестав играть, Никон почувствовал себя слегка неловко среди своих товарищей по работе. Они окружили его и Баева и стали разговаривать о чем-то, им хорошо и близко знакомом. И Баев живо и горячо стал спорить с ними, стал подшучивать, кого-то незлобиво и весело поддразнивать. А Никон сжался и присмирел. Но и тут Баев выручил его. Он встрепенулся, вскочил, подошел к Никону, заглянул ему в глаза и просто и сердечно сказал:
— Не скучай, Старухин! Тут свои! Видишь, какие дружные ребята!.. Мы всегда так: и на работе и на отдыхе одинаково дружны.
— Мы дружные! — подхватили, добродушно посмеиваясь, другие. — Вот поработали, а теперь и передохнем...
И самый младший бригадник, коногон Петруха, скаля ослепительно-белые зубы, объяснил Никону:
— Уж если ты теперь у нас в бригаде, так держись. Не дадим тебя в обиду!
Никон встряхнулся. Втянутый в шумный разговор, он и сам вдруг разговорился. И вышло так, что стал он рассказывать. Рассказал он многое о себе, о деревне, где прожил детство, о жизни в городе с отчимом и с больною матерью. Ему самому было непонятно, как это его хватило на это, но он почувствовал потребность говорить о себе. А товарищи слушали и их внимание подстрекало его.
Баев украдкой наблюдал за раскрасневшимся и возбужденным Никоном. Легкая усмешка блуждала на губах шахтера. Он понимал состояние Никона, он знал, что Никон так входит крепко и прочно в дружную семью их бригады. И, чувствуя влечение к парню с того момента, когда они встретились впервые у Покойника, Баев удовлетворенно отмечал про себя и то, как говорил и возбуждался Никон, и то, как товарищи принимали его рассказы.
— Понравилось тебе тут? — спросил он парня, когда они выходили вместе из барака. Никон быстро и охотно ответил: