Гарпагон
Шрифт:
Он вдруг вспомнил, что не звонил своей матери недели три, если не больше; что она чем-то болеет, а он, неблагодарный, забыл, чем; что клятвенно обещал отвезти её на кладбище к отцу, а сам буквально на следующий день умотал в гости к людям, которым, как потом оказалось, был совершенно безразличен.
Ему стало жалко: детей, потерявших своих родителей, родителей, потерявших своих детей, мамонтёнка, который не один десяток лет плывёт к своей маме сквозь волны и ветер – а сколько ему, бедному, ещё плыть и плыть! – себя неблагодарного и всех, всех, всех…
Кривицкий посмотрел на Реву. Реву тоже стало жалко.
«Он, конечно, показушник ещё тот! Но ведь нашёл же силы поднять свою толстую задницу с кресла и выйти к детям. И не просто выйти, показать себя – вот, дескать, ребятки, смотрите какой у вас замечательный я, а взять за руку чужого ребёнка и водить его чуть ли не полчаса вокруг ёлки… За это можно многое простить».
Поймав на себе взгляд журналиста, Рева нахмурился.
– Что ещё? – спросил он.
– Ничего, – улыбнулся Кривицкий. – Спасибо вам.
– Не понял. За что?
– За то, что вытащили меня сюда. Вряд ли я когда-нибудь ещё окажусь в подобном месте.
– Женишься – окажешься, – усмехнулся Рева – Не зарекайся.
За их спиной раздалась какая-то возня, а следом громкая площадная брань. Они обернулись и увидели пьяного мужика, пытающегося пробиться к ним сквозь толпу охранников. Его чуть ли не вчетвером оттаскивали от губернатора, выворачивали руки, мяли, а он всё рвался, требуя, чтобы его немедленно отпустили и выслушали.
Отпускать, а тем более выслушивать пьяного никто не стал. Охранники и их добровольные помощники после нескольких секунд бескровной борьбы скрутили его и уволокли подальше от людских глаз.
– Уф! – выдохнул Рева. – Как же эти алкоголики мне надоели, кто бы только знал.
– И много их у вас? – спросил Кривицкий.
– Не больше, чем у других! Но не в этом дело. Дело в том, что сам я, знаете ли, почти не употребляю – сызмальства не приучен, и таких, как этот, на дух не переношу.
Кривицкий согласно кивнул, дескать, понимаю, сам такой. Бросил взгляд за спину губернатора и, сощурив глаза, спросил удивлённым голосом: что это.
– Что? – переспросил Рева.
– Мне показалось, будто там, – Кривицкий ткнул пальцем в сторону одной из двух улиц, пересекающих площадь Ленина, – за дорогой промелькнула лошадиная тройка.
Рева нехотя посмотрел в указанном направлении.
– Не показалось, – ответил он. – Там у нас парк, а в парке – санная трасса, чтобы, значит, горожане и гости столицы могли в свои законные выходные покататься за умеренную плату.
– На тройках?! Круто! Это вы, Егор Петрович, здорово придумали… Так! А это что?
На второй пересекающей площадь Ленина улице появилась многолюдная демонстрация, во главе которой шагали, выстроившись в ряд, одноклассники Введенского с активистами движения «СтопХам». Приблизившись к ёлке, они развернули транспаранты с требованием отставки губернатора и принялись громко скандировать:
– Нет беспределу в ЖКХ! Нет росту тарифов! Долой антинародное правительство!
Музыка, точно испугавшись появления агрессивно настроенных людей, умолкла.
Из толпы вышел невысокого роста старичок в цигейковой шапке. Повернулся к губернатору и хорошо поставленным голосом стал говорить в мегафон о власти и о коррупции в ней, о низкой пенсии и высокой квартплате, о тех, кто, подобно зятю губернатора, богатеют пропорционально росту тарифов и тех, кто, согласно физическому закону сохранения утекающей в карманы чиновников денежной массы, впадают в беспросветную нищету.
– Где мэр? – прошептал Рева, не отводя широко открытых глаз от старичка в цигейковой шапке.
– Здесь я, Егор Петрович, – тихим голосом ответил Берг.
– Что это значит, господин мэр? Объясните.
Берг удручённо развёл руками.
– Не знаю, Егор Петрович. Ей богу, не знаю.
– Кто знает?
Тут Берг опомнился. Стряхнул с себя оцепенение, в которое впал, увидев демонстрацию, которой не должно было быть ни при каких обстоятельствах, посмотрел вокруг себя и рявкнул:
– Семёнова ко мне! Живо!
Семёнов – невзрачный человек с неприметным лицом выскочил из-за ёлки.
– Слушаю вас, Николай Александрович.
– Как они здесь оказались, Семёнов?!
Семёнов пожал плечами и, всем своим видом показывая, что не понимает: из-за чего возбудилось начальство, сказал, что митинг, организаторами которого являются: «Партия пенсионеров» и КПРФ, согласно решению городской администрации, проходит там, где и должен проходить – то есть, здесь, на площади Ленина.
– Ты что, издеваешься? – зашипел Берг. – Я тебе где велел?
– Здесь, на площади Ленина.
Казалось, Берг не понял смысл сказанных ему слов. А когда, наконец, до него дошло, что «здесь» означает: здесь и нигде больше, в ярости схватил Семёнова одной рукой за воротник дублёнки, другой замахнулся, чтобы ударить.
Но не ударил – стерпел.
Сплюнув себе под ноги, разжал кулак и, обращаясь к губернатору, сказал, что ничегошеньки не понимает.
– Ну как же, Николай Александрович! – затараторил Семёнов. – Вы же сами позвонили и велели срочно перенести митинг сюда, на эту площадь.