Гарпагон
Шрифт:
– Ничего особенного, – ответил Введенский. – Обычный розыгрыш.
– Это я понял. Что за розыгрыш? Подробнее, пожалуйста.
– Можно и подробнее.
Прокручивая в памяти придуманный ночью план мести за своё унижение, Введенский загадочно улыбнулся – уголки губ чуть раздвинулись, веки сощурились, глаза моргнули и застыли.
– Ох, Елисей, Елисей, – покачал головой Васильчиков. – Чую, подведёшь ты нас под монастырь… Ладно, давай, рассказывай свой план.
Никому, кроме Феди Пранка план не понравился. Одни посчитали его трудновыполнимым,
– Ты, Елисей, – сказала Оля, – ведёшь себя так же, как те, кто тебя обидел. И чем ты тогда, спрашивается, лучше их?
Введенский ответил: тем, что не он начинал эту войну первым.
– Да всё с ним ясно! – воскликнул Рыжик. – Он просто возомнил себя киношным мстителем!
– Ага, – добавил Кузнецов. – Только он забыл, что мы не в кино, а его враги – реальные люди, обладающие реальной властью.
Введенский ответил: если план удастся, Берг в самое ближайшее время останется не только без реальной, но вообще без всякой власти.
– Нет-нет, Елисей, не спорь! – вступил в разговор Низамутдинов. – Рыжик правильно говорит: твои обидчики опасны, а ты слишком возбуждён, чтобы принимать адекватные решения.
Введенский в ответ всплеснул руками и, распаляясь с каждым словом, сказал, что он спокоен как отожравшийся удав, а бесится оттого, что хочет как можно скорее отомстить Бергам – унизить их, как они унизили его, заставить почувствовать себя оплёванными, беззащитными, голыми…
Введенский не заметил, как сорвался на крик.
– …чтобы они на секундочку, на одну только маленькую секундочку пожалели о том, что издевались надо мной! Что мои друзья… по крайней мере, один из них, вынуждены рисковать собой ради меня! А ещё… – тут у Введенского перехватило дыхание, – ещё то, что они… они… эти…
Оля бросилась к нему. Обняла голову и прижала к груди.
– …что они превратили наш город в свою кормушку!
Введенский громко всхлипнул и, глухо выдавив из себя: «А вы…», заплакал.
Оля ещё крепче прижала его к себе. Поцеловала в лоб и быстро от затылка к лицу стала гладить по волосам.
– Ну что ты, что ты, – зашептала в ухо. – Успокойся, всё пройдёт… Они будут наказаны, они будут обязательно наказаны, вот увидишь… Ты только, пожалуйста, не плачь.
– Елисей, ты это серьёзно? – тихо спросил Кузнецов.
Введенский перестал плакать. Шмыгнув носом, высвободил голову из Олиных объятий и протяжно выдохнул:
– Ты даже не представляешь себе насколько.
После чего вытер слёзы и, не поднимая глаз, сказал, что никого ни к чему не принуждает – в конце концов, с этим делом они с Фёдором прекрасно справятся и без них.
– Но сам я – предупреждаю сразу – не успокоюсь, пока душу не отведу… В общем, решайте: с нами вы или нет. И давайте закончим на этом. Всё.
– А чего тут решать? – за всех ответил Радик. – Если бы вы не могли обойтись без нас, мы бы, может, ещё и подумали: что там, да как…
– А так, – договорил за Радика Тамик, – обидно будет, если вы обойдётесь без нашей помощи. Поэтому хотите вы этого или нет, но мы, ребята, с вами.
***
Как и большинство политиков, губернатор Егор Петрович Рева – невысокого роста полный мужчина семидесяти лет, считал, что все его неудачи вызваны происками явных, а чаще всего тайных врагов. И потому, когда за полгода до федеральных выборов в газетах появились замечания по поводу того, что во вверенной ему области где-то что-то не так, насторожился, потому как знал: дыма без огня в таких делах не бывает. И оказался прав. За замечаниями о том, что где-то в его владениях что-то не так, последовали обвинения в самодурстве, некомпетентности, кумовстве и что самое обидное – пьянстве. Обидное не потому, что он не пил – пил, и как сам считал в меру – сто грамм за обедом, двести за ужином – дальше, как пойдёт, а потому, что коллег-губернаторов, крепко сидящих на своих местах, никто в этом грехе открыто не обвинял. В самодурстве – да, в кумовстве – каждого второго, в некомпетентности – и того чаще, а вот в пьянстве…
«Нет-нет, – думал он, развалившись на заднем сиденье представительского «Мерседеса». – Кто-то под меня усердно копает… Вопрос: кто?»
Площадь Ленина была заполнена с самого утра. Дед Мороз и Снегурочка водили с малышами хороводы, дети постарше катались на разукрашенных разноцветными лентами низкорослых лошадках, все то и дело смеялись и куда-то спешили – кто на ёлку, кто с ёлки, кто с горки на горку, кто в очередь за горячим чаем и остывшими пирожками.
Выйдя из автомобиля, Рева поёжился на ветру.
– Холодно тут у вас, – сказал он встретившему его Бергу.
– Да, – виновато развёл руками Берг. – С погодой нам сегодня немного не повезло.
– Ну, ничего. С чем-нибудь другим обязательно повезёт.
Они поздоровались за руку.
– С праздником вас, Егор Петрович!
– С каким? – нахмурился Рева. – Ах, да! – вспомнил он, какое сегодня число и нетерпеливо махнул рукой. – Вас тоже с этим… как его там, забыл. С Христос воскресе! Ну или с чем там не помню.
– Спасибо!
– Ладно, всё это лирика. Давайте, показывайте, что тут у вас. Журналист не явился?
– Нет, но скоро будет… Да вы не волнуйтесь, Егор Петрович, у меня всё под контролем.
– Хотелось бы надеяться.
В сопровождении охранников и свиты они подошли к ёлке. Поддерживая рукой шапку, Рева посмотрел наверх, на звезду, нанизанную на её макушку, и удивлённо покачал головой.
– Длинная.
– Двадцать шесть метров, – уточнил Берг. – Возраст – приблизительно сто лет.
– И какая, должно быть, дорогая!
К Бергу подошёл сутулый человек в чёрном пальто. Наклонился к уху и прошептал несколько слов. Берг в ответ кивнул и сказал, обращаясь к губернатору о том, что журналист «Российской газеты» только что вышел из гостиницы и буквально через три-четыре минуты будет здесь.
Прошло десять минут, когда на площади Ленина показалась толпа хорошо одетых детей разного возраста, в середине которой шагал, озираясь по сторонам, человек лет двадцати восьми-тридцати в красном толстом пуховике и серой мохнатой шапке.