Гарпагон
Шрифт:
Введенский сжал кулаки, напрягся и… распахнул душу перед воображаемым источником Высшего разума так, словно хотел показать ему и всем тем, кто в этот момент, возможно, наблюдали за ним: вот он я, берите всё, что у меня есть – мне ничего для вас не жалко.
– Мысленно произнесите, – продолжал томный женский шёпот, – я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души.
Введенский с готовностью повторил про себя:
«Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души».
– Хорошо. Теперь – перед вами цветущий белый лотос… Поднимитесь к нему… пройдите через его сердцевину и осмотритесь по сторонам… Вы – в красивом уютном месте под сенью древа познания… Корни древа уходят глубоко в землю, зелёные ветви устремляются высоко ввысь…
Введенский представил себе себя – крошечную фигурку молодого парня на фоне бескрайней равнины, над равниной – безоблачное синее небо, под безоблачным синим небом – высокий раскидистый дуб, соединивший это небо, эту землю, эту крошечную фигурку человека, воображением которого они были созданы, в одно нерушимо целое.
– Вы наедине с Высшим разумом… Он обволакивает вас… Он внутри вас. Это значит, вы можете беспрепятственно общаться с ним, сделать его своим учителем, советчиком, другом…
И тут Введенский увидел сидевшего под дубом на грубо сколоченной скамье худого старика лет пятидесяти. На нём были две белые светящиеся рубахи, одна из которых – с длинными рукавами – доходила почти до пят, другая – безрукавка, надетая поверх первой, – до пояса. Лицо его было смуглым, причем, нос и губы казались немного светлее подбородка, лба и гладковыбритых щёк; волосы – чёрными, кудрявыми; глаза – слегка выпуклыми с узкими горизонтальными зрачками.
Улыбнувшись, старик в светящемся одеянии вежливо кивнул в ответ на не менее вежливое приветствие Введенского и после небольшой паузы медленно, со вкусом проговаривая каждое слово, попросил назвать своё имя.
– Елисей, – представился Введенский. – Елисей Ильич Введенский… А вы кто: Высший разум?
Старик в светящемся одеянии перестал улыбаться.
– Я Пророк – его посланник, – ответил он. – Мне поручено встретить тебя и помочь, если, конечно, ты нуждаешься в нашей помощи… Итак, что привело тебя к нам, Елисей Ильич?
Не успел Введенский придумать вопрос, за который не было бы стыдно перед посланником Высшего разума, как в его ушах снова раздался томный женский шёпот, призывавший путешественников по внутреннему космосу, возвращаться назад.
– Войдите в сердцевину белого лотоса… двигайтесь по нему без остановки до того места, где начался ваш путь к Высшему разуму… Во время движения следите за своим дыханием и прислушивайтесь к сердцебиению… Сделайте глубокий вдох и… выдох, вдох и… выдох, вдох и… выдох. Медленно потянитесь и откройте глаза.
Введенский непроизвольно потянулся. Поймав на себе насмешливый взгляд Пророка, смутился.
– Что вы сказали? Зачем, я пришёл? Так это… хотел узнать насчёт Третьей мировой войны… Как она, будет?
Прежде чем ответить на вопрос, Пророк поднял глаза и посмотрел куда-то поверх головы Введенского.
– Да, – сказал он. – Если ничего не изменится, скорее всего, будет.
– Что ж… Очень жаль.
– А может быть, и нет.
– Не понял.
– И не поймёшь, если будешь относиться к будущему, как к нечто предопределенному.
– А оно не предопределено?
– Нет, что ты. Будущее, если уж не во всём, так во многом зависит от человека, точнее, от того, что выберет он, когда придёт время выбирать.
Введенский задумался. Потом, как можно вежливее извинился и сказал, что ему не совсем понятно: что должен выбирать человек.
– Между чем и чем?
– Да мало ли? – пожал плечами Пророк. – Между защитой и нападением, например, или законом и справедливостью – не суть важно. Важно, чтобы в жизни человека произошли качественные изменения… Изменения произойдут, жизнь станет другой, и будущее – может так случится – окажется вовсе не таким, каким оно привиделось евангельским пророкам.
– И тогда Третьей мировой войны удастся избежать. Да?
– Да. Тогда, быть может, и войны удастся избежать, и мир после войны, если её всё же избежать не удастся, продлится не сорок два месяца, а сорок два века или даже тысячелетия.
Введенский сказал: понятно. Помолчал и тихо добавил:
– Но ведь в случае с мировой войной выбора одного человека, наверное, будет мало – его никто не заметит.
Пророк согласился.
– За полчаса до войны – да, не заметит. А за полстолетие? Тут, мой мальчик, главное заявить о себе так, чтобы тебя услышали даже те, кто никого кроме себя не привыкли слышать, и чтобы те, кто тебя услышали, были услышаны другими. Хотя… – Пророк задумался, – в случае с Третьей мировой войной одного полстолетия, пожалуй, будет действительно маловато.
Он замолчал. Посмотрел себе под ноги, поднял голову и повторил вопрос: зачем он, Введенский, пришел сюда.
– За тем ли, чтобы узнать, как исправить мир и стать великим?
– С чего вы взяли? Нет.
– Ладно, не скромничай. Желание стать великим присуще многим в твоём возрасте.
– Я не скромничаю, я просто реально оцениваю свои возможности.
Эти слова, сказанные Введенским тихо, полушепотом, так, словно он действительно стеснялся своих, как сам считал, не самых больших возможностей, развеселили Пророка.
– То есть, ты хочешь сказать, – засмеялся он тихим голосом, – что Иисус из Назарета, когда ему было семнадцать, спал и видел себя Царём Иудейским? Или что Сиддхартха Гаутама – отпрыск жестоких воинов, в те же лета мечтал стать образцом для подражания миллионов мирных буддистов?
– Я не говорил, что…
– Нет-нет, мой мальчик! Никому из людей не дано знать, на что он способен. Никому!
– А Высшему разуму?
– Что Высшему разуму?
– Высшему разуму известно, на что способен тот или иной человек?