Гарпагон
Шрифт:
– В кого, я так понимаю, в какого бога, раз уж речь зашла о нём?
– Да. И, кстати: это одна из причин того, что Третья мировая война скорее будет, чем нет.
– Почему?
– Всё просто. Когда человечество в очередной раз встанет перед выбором, определяющим будущее всего мира, христиане, как это уже бывало не раз, выберут свой путь, иудеи свой, мусульмане свой, атеисты вообще ничего не выберут – всё отринут, включая голос разума. И потому, когда в конце времён они встретятся при Армагеддоне, то ничего, что могло бы их объединить, не найдут.
Введенский задумчиво кивнул.
– То есть, вы хотите сказать, что выбор человека зависит от вероисповедания – от того, чему учит его бог. А поскольку боги христиан, иудеев, мусульман учат разному…
– Бог один и учит он одному – его только слышат всяк по-своему! – перебил Пророк. – Но об этом после… А так: да, человек – это творение Бога, обладающее волей и свободой выбора, которое он унаследовал от своего творца, что в свою очередь говорит о том, что Бог-творец был, есть и будет.
Последняя фраза ему не понравилась. Он опять недовольно поморщился, опять, не находя себе места, поёрзал на скамье и раздраженно махнул рукой.
– Впрочем, всё это чушь! Фомааквинщина! Забудь, что я сказал. Запомни одно: Бог существует вне зависимости от того, верят в него или нет! И на этом давай поставим точку. Всё.
Введенский улыбнулся.
– Да вы не волнуйтесь. Я верю: Бог есть. Я, если хотите знать, «Отче наш» наизусть выучил, когда в детстве с бабушкой в церковь ходил.
– Это хорошо. А то ведь у нас как бывает – в Бога не верят, а бесов боятся. Будто одни могут существовать без другого… Смех, да и только.
– Ну да, – согласился Введенский. – А вы Бога видели?
Пророк покачал из стороны в сторону головой.
– Нет, но, надеюсь, скоро увижу.
– Я тоже.
– А вот это ни к чему – у тебя есть задача поважнее.
– Какая? Изменить мир?
– Изменить себя. О том, чтобы изменить, или точнее сказать: исправить мир, лучше пока не думать.
– Ладно, не буду… А что значит, изменить себя? Избавиться от недостатков?
– Вот только не надо ни от чего избавляться – твои недостатки должны стать продолжениями твоих достоинств. Тебе надо просто постараться стать другим человеком – более сильным, твёрдым, неподвластным влияниям и страстям.
– Каким страстям?
– Греховным. Их восемь. Запоминай. Это гнев, амбициозность или, как ещё у вас говорят, тщеславие, разврат, печаль, алчность, гордость, отчаянье – то же, что уныние, и ненасытность. Причем, ненасытность – не просто чревоугодие или обжорство, а жажда иметь всё, что дозволено иметь свободному человеку. Повтори!
Введенский повторил:
– Гнев, амбициозность, разврат, печаль, алчность, гордость, отчаянье, ненасытность… Можно вопрос?
– Да, конечно.
– Я себе примерно представляю, что надо сделать для того, чтобы стать сильным, но как стать неподвластным влияниям и страстям?
Пророк, казалось, что-то услышал. Он поднял голову и настороженно посмотрел куда-то вверх.
– Есть один способ, – сказал он.
– Какой?
– Переболеть ими.
Введенский засмеялся.
– Это как пройти вакцинацию, да? Привиться, чтобы потом не заразиться?
– Да. Но в твоём случае лучше всё-таки заразиться.
– Зачем?
– Так легче познать себя и свои возможности… Ладно, иди, тебя опять ждут.
– Кто?
– Одноклассники. Тебе надо дорожить ими. Это твой актив.
Только Пророк проговорил эти слова, как безоблачное небо стремительным вихрем обрушилось на равнину, скрутило в глубокую воронку и затянуло внутрь чёрной пропасти, испещрённой светом бесчисленных звёзд.
Раздался телефонный звонок. Толком не придя в себя после сеанса медитации, Введенский схватил смартфон с дивана, на котором сидел, и поднёс к уху.
Звонил Юдин.
Захлёбываясь от возбуждения, он прокричал что-то об Оле, о гимнастике, которой та занималась много лет, потом о строителях с ломами и спортивном зале, который хотят сломать эти самые строители.
– Все наши уже здесь! И даже ребята из движения «СтопХам» подошли. В общем, давай, Елисей, приезжай скорей!
Едва услышав о том, что у Оли возникли проблемы, потребовавшие его срочного вмешательства, Введенский вскочил с дивана и бросился в прихожую. Не отвечая на вопросы бабушки: «Ты куда? Что случилось? Когда придёшь?», быстро оделся и, застёгивая на ходу пуговицы зимнего пальто, выскочил на улицу.
Шёл снег. Заснеженная площадка перед спортивным залом – одноэтажным старинным зданием с потрескавшейся штукатуркой, была окружена строительной техникой – самосвалами с высокими бортами, колёсными тракторами с погрузочным оборудованием, экскаваторами, оснащёнными гидравлическими отбойниками, бульдозерами.
Рабочие, не зная, чем себя занять, беспрестанно курили, жадно пили воду из пластиковых бутылок и хмуро слушали то, как их начальник Горбатов – широкоплечий мужчина в жёлтой дублёнке, уговаривал стоявшую у входа толпу родителей разойтись по домам.
Люди из толпы что-то отвечали ему, шумели и требовали мэра.
– Ну, причём тут мэр! – казалось, искренне недоумевал Горбатов. – Мы с ним уже обо всём договорились! Вам нечего волноваться, товарищи, он в курсе всех наших дел!
– Мэра сюда! – отвечали ему.
– Что вы всё пристали: мэра да мэра! Я же вам русским языком объясняю: Новый год на дворе, праздник, а тут у него ещё хлопоты со свадьбой дочери…
– Мэра!
Увидев в толпе Олю с красными от слёз глазами, Савелия Проскурина, Юдина, Низамутдинова, Кузнецова, Игоря Рыжика, Введенский направился к ним.