Гарпагон
Шрифт:
Тот, у кого нос был уже вогнутым, елейно улыбнулся Васильчикову и сказал с лёгким кавказским акцентом о том, что опять он, Альбертик, забыл к слову «физическая», добавить: «интеллектуальная».
– Нехорошо это. Мы ж с тобой уже говорили на эту тему. Забыл?
– И по-хорошему говорили, – с угрозой добавил тот, у кого нос ещё не был вогнутым. – Не по-плохому.
– Кстати! – Васильчиков обернулся в сторону Введенского. – После нескольких эксцессов с особо неадекватными автохамами, у нас в команде как-то так сложилось, что самыми умными стали считаться не те, кто знают
– Кочергой? – спросил тот, у кого с носом было уже.
– Корягой? – предположил тот, у кого с носом не было ещё.
– Вспомнил! Мельницей!
Услышав это слово, братья-близнецы восторженно зацокали языками, как бы говоря, что ни кочерга, ни коряга, ни, тем более, какой-то там санскрит с compiler language with no pronounceable acronym не идут ни в какое сравнение с приёмом под названием мельница. Заметив, с каким недоумением и даже испугом Введенский глядел на них, они расхохотались и, снисходительно похлопав его по плечу, посоветовали – причём, без малейшего акцента, на чисто русском языке – заниматься борьбой, потому что борцы, даже если они дураки вроде них, в итоге почему-то всегда оказываются умнее умных, слабых и больных.
Так и не поняв, шутят Тамик с Радиком или издеваются над ним, Введенский согласно кивнул. А увидев приближающегося худого парнишку лет двадцати пяти – некрасивого, почти безбрового, с впалыми щеками и острым подбородком, поспешно протянул руку.
– Рад познакомиться. Введенский. То есть, Елисей.
– Асисяй.
– Что?
Некрасивый парнишка вздохнул и, всем видом показывая, как ему всё это надоело, повторил чуть громче:
– Асисяй.
– А имя?
– Зачем вам моё имя?
– Как зачем? Обращаться.
– Бросьте. Через пару дней вы забудете, что меня зовут Анастасий, и будете звать как все Асисяем.
Введенский подумал-подумал и неуверенным голосом произнёс:
– Да нет. С чего вы взяли? Не буду я вас так звать.
– Будете.
– А вот посмотрим!
– Посмотрим!
Ударив по рукам, они разошлись.
Место Асисяя занял двадцатилетний улыбчивый паренёк в синем пуховике и чёрной вязаной шапочке с белым ободком. Он первым протянул руку и широко во весь рот улыбнулся. Выслушав приветствие Введенского, улыбнулся в другой раз. Назвал своё имя – Саша – и улыбнулся в третий.
– Вы всегда улыбаетесь? – спросил Введенский.
– Всегда! – ответил Васильчиков. – Поэтому и зовём его – Смайлик.
Какой-то большой неуклюжий парень, одетый не то, чтобы совсем уж в старое – скорее, в старомодное пальто и шапку-ушанку по моде времён ударных комсомольских строек, высунул голову из-за спины Смайлика и сказал, что лично не раз пытался смыть улыбку с его лица, но как ни старался – не смог.
– Уж как я его только не тёр – и так, и сяк, и вдоль, и поперёк, и мылом, и мелом – всё без толку.
Ребята засмеялись.
– А это, – Васильчиков кивнул в сторону большого неуклюжего парня, – Миша Шрек. Наш самый большой друг.
– И самый добрый, – добавил Федя Пранк.
– Да, – согласился Васильчиков. – Самый большой и самый добрый.
В разговоре возникла пауза, которой поспешила воспользоваться тележурналистка Надежда. Едва Введенский освободился, она с решительным видом протиснулась к нему, представилась и попросила разрешение взять флэш-интервью.
Флэш-интервью вышло долгим. Уже и активисты движения «СтопХам», обговорив план завтрашнего рейда по улицам города, разошлись по домам, и одноклассники куда-то исчезли, не попрощавшись, а он всё отвечал в телекамеру на вопросы журналистки. И только когда оператор сказал о проблеме с освещением, Надежда горячо поблагодарила Введенского за интересную беседу и выказала желание встретиться ещё раз дня через три-четыре.
***
Весь вечер и всё утро следующего дня Введенский пытался связаться с посланником Высшего разума. Глубоко и долго дышал; расслаблялся до того, что временами переставал чувствовать своё тело; представлял себе жёлто-оранжевый шар Высшего разума так, словно он висел перед ним на расстоянии вытянутой руки в 3D формате; мысленно с чувством произносил: «Я доверяю Высшему разуму огонь своего сердца и тепло своей души», но каждый раз возникавший в его воображении белый лотос почему-то исчезал, едва он протягивал к нему пальцы.
Бросив взгляд на часы, Введенский вспомнил о том, что сегодня ему – неофиту движения «СтопХам» – предстоит впервые патрулировать улицы города, и принялся торопливо одеваться.
Пообещав матери – худой, почти тощей женщине с хмурым лицом – возвратиться домой не слишком поздно – до того, как стемнеет, оделся и, застёгивая на ходу пуговицы зимнего пальто, вышел на улицу.
День был замечательный. Под ногами весело поскрипывал снег, на золотых куполах церкви, мимо которой проходил Введенский, искрило по-летнему яркое солнце, на заиндевелой аллее дурачилась шумная стайка подгулявших свиристелей.
Введенский остановился. Его внимание привлёк стоявший под рябиной по колени в снегу тщедушный старичок с всклоченной бородкой. Громко смеясь, он размахивал руками так, словно хотел взлететь к птицам на ветку, и во всё горло подпевал им тоненьким голоском:
– Сви-ри-ри-ри-ри! Сви-ри-ри-ри-ри!
На нём было изношенное пальто, под пальто – галстук на голой шее; на ногах – непонятного покроя мятые брюки, на непокрытой голове вместо шапки – осыпавшийся с деревьев иней.
«Как он так ходит? – мысленно ахнул Введенский. – Ни тебе шапки, ни тёплой одежды. Кошмар!»
Свиристели черной тучкой взмыли в воздух, сделали круг и снова облепили рябину, под которой прыгал старичок.
– Сви-ри-ри-ри-ри! – пуще прежнего залился тот. – Сви-ри-ри-ри-ри!
Увидев Введенского, старичок на несколько секунд замер. Потом с решительным видом вылез на дорожку и короткими быстрыми шагами направился к нему.
Введенский испугался.
«Ещё чего доброго привяжется?»
Поправив шапку, он развернулся и нарочито медленно – так, чтобы его уход не казался побегом, направился в сторону автобусной остановки.