Гарпагон
Шрифт:
– Что вы такое говорите, девушка? Как вам не стыдно!
– А ты, кошка дранная, вообще заткнись. Размяукалась тут.
Оля вспыхнула.
– Да как вы… как вы…
– Заткнись, я сказала!
Со словами: «Да как вы смеете!», Оля кинулась на Арину.
Арина толкнула её в грудь. Схватив левой рукой за воротник, вывернула его так, что он удавкой сдавил Оле горло, правой рукой сорвала шапочку с помпончиком и ткнула в лицо.
– На вот, сюда мяукай… сюда… в тряпочку!
Оля пыталась вырваться, но ни сил, ни длины рук не хватало – Арина одной рукой удерживала её на удобном для себя расстоянии, другой продолжала тыкать.
– На вот… на вот… в тряпочку!
Введенский растерялся. Он понимал, что должен защитить свою девушку, но как это сделать без драки не знал.
Поскользнувшись, Оля упала на колени. Арина отпустила воротник и, словно мстя за унижение, которым она – дочь мэра – подверглась на глазах всего города, принялась что есть силы вминать её в снег.
– В тряпочку, я сказала! В тряпочку!
– Остановите эту психопатку! – крикнул Васильчиков.
Введенский бросился на Арину. Схватил её за запястья. В этот момент кто-то толкнул его и рука, соскользнув с запястья, врезалась ей в лицо.
Арина ахнула. Пошатнувшись, закрыла глаза ладонями и опустилась на тротуар.
Стало тихо. Первой, нарушая тишину, заплакала Оля. За Олей громко, по-бабьи, завыла Арина, за Ариной – заголосила блондинка в кожаной дублёнке:
– Полиция! Вызовите кто-нибудь полицию!
– Дура! – простонала Арина. – Папу зови.
Блондинка на секунду задумалась.
– Ага… Ну да, правильно, папу. А потом полицию!
В комнате с зарешеченным окном было сумрачно. Солнечный луч – холодный, безжизненно тусклый, расплылся по подоконнику и, медленно спустившись на пол, остановился в полуметре от письменного стола, за которым сидел капитан МВД – двадцатишестилетний парень с красными от хронического недосыпа глазами.
Отпустив сопровождавшего Введенского сержанта, капитан вынул из папки лист бумаги, просмотрел текст и медленно отложил в сторону. Потом, что-то вспомнив, снова взял в руки и, не отрывая от него пристального взгляда, буркнул:
– Присаживайся.
Введенский сел на стул, стоявший напротив капитана. Опустил голову и протяжно вздохнул.
Не успел он подумать о том, что скажет в своё оправдание, когда капитан спросит: за что он – такой-сякой – избил девушку, как перед его глазами промелькнула чёрная пропасть, за ней – наполненный густым желеобразным веществом жёлто-оранжевый шар, за шаром – белый лотос и густой раскидистый дуб.
Введенский протёр глаза – капитан по-прежнему сидел, не отрывая взгляда от листа бумаги. Закрыл и увидел Пророка. Тот стоял, опираясь на посох, под деревом у грубо сколоченной скамьи и строго глядел ему в лицо.
– Как я рад вас видеть, – мысленно обратился к нему Введенский.
Пророк молчал.
– Я вчера… да и сегодня тоже… пытался встретиться с вами, но у меня почему-то не получилось… Опыта, видимо, не хватило.
Пророк молчал.
– Я чего вас искал-то. Со мной тут произошла дурацкая история… Хотел защитить Олю – это моя подружка, и – так получилось – случайно задел обидевшую её девушку.
Пророк продолжал молчать.
– Вы только, пожалуйста, не думайте, я женщин не обижаю. Я даже наоборот, уважаю их, люблю, ценю и всё такое, а тут…
Не зная, что ещё добавить к уже сказанному, Введенский развёл руками – дескать, такие вот у меня дела – и рассеяно посмотрел по сторонам.
Всё здесь выглядело так, как раньше – бесцветная равнина простиралась от горизонта до горизонта; холодное безоблачное небо, будто нарисованное лазурью на куполе храма, нависало над бескрайней равниной; старый раскидистый дуб всё так же устремлялся пожелтевшими ветвями ввысь. И только ощущения причастности к этому миру человека, воображением которого он был создан, полностью отсутствовало. И может быть именно поэтому Введенский почувствовал себя здесь чужим.
Он перевел взгляд на Пророка и спросил, уже догадываясь, каким будет ответ:
– Вы ведь поможете мне выпутаться из этой истории? Да?
Пророк нехотя, так, словно это стоило ему немалых усилий, разомкнул губы.
– Нет.
– Почему?
– Потому что ты подвёл нас.
– Что значит, подвёл? Я не понимаю.
– Это значит: ты ступил на путь, который у вас, у русских, зовется кривой дорожкой. Он, конечно, тоже может привести к власти и к славе, но это не та власть и совсем не та слава, ради которой стоило бы тратить на тебя время.
– И что теперь? – прошептал Введенский. – Вы меня бросите, да?
Пророк поморщился. Сказал, что выбор человека – это прежде всего выбор первого шага, и оступиться на первом шаге – дать властям унизить себя – значит, изменить направление пути.
– Да, я, конечно, понимаю! – продолжил он, от слова к слову повышая голос. – Тому, кто собирается стать великим, многое дозволено. Он может и должен в решающие моменты истории быть выше законов и традиций, он может и должен ради достижения поставленной цели быть неправым и несправедливым, но при этом его репутация в глазах учеников и адептов всегда должна оставаться безупречной! Тебе это понятно?
Введенский опустил голову.
– Так почему ты не понимал этого тогда, когда у всех на виду избивал дочь правителя города? Ты о чём думал?
Введенский опустил голову ещё ниже.
– Поэтому я говорю тебе: ты выбрал не тот путь, и мы выбрали не того, кто мог бы его найти. И нам от этого гораздо хуже, чем тебе… Так что, извини – отныне я тебе не помощник.
Испугавшись того, что сразу после извинения Пророк исчезнет так, как исчезал каждый раз, когда считал разговор законченным, Введенский воскликнул:
– Не уходите! Посоветуйте хотя бы: что мне делать?
– Ничего… Терпеть и ждать.
– Терпеть и ждать? Это всё?
Как бы сверяясь с тем, что ему и так доподлинно известно, Пророк нетерпеливо посмотрел куда-то поверх головы Введенского. Сощурил веки и после небольшой паузы сказал, что да, как он и думал, его, Введенского, если ничего не случится, осудят сроком на три года.
– Как на три?
Введенский хотел крикнуть, что он не виноват – виноваты те, кто толкнули его в спину, что он исправится – обязательно найдёт единственно правильный путь, ведущий к славе… но тут холодное безоблачное небо стремительным вихрем обрушилось на бескрайнюю равнину, скрутило в глубокую воронку и затянуло внутрь чёрной пропасти, испещрённой светом бесчисленных звёзд.