Гарри Поттер и Лес Теней. Альтернативное окончание.
Шрифт:
– Как-то не очень получается, - честно оценил Невилл результат совместных усилий.
– Да уж. С зелёными стёклами ты смахиваешь на больного глаукомой, - прервал их мучения решительный голос Гермионы.
– Дайте-ка мне.
Гарри безропотно, как некогда на первом курсе, протянул ей очки, вновь окинул взглядом двор.
– А где Сьюзен?
– Я уговорила её прилечь в комнате девушек, и она заснула.
Гарри разочарованно кивнул, сам толком не понимая, что преобладает в его ощущениях – досада, что он не увидит Сьюки в такой ответственный момент – или облегчение, что также он не увидит и её заплаканных глаз и не услышит безысходных вздохов. Гарри был уверен: душераздирающая прощальная сцена отнюдь не подняла бы его боевой дух. От этой картины, даже нарисованной всего лишь его воображением, у него защипало под веками, и он явственно ощутил тяжесть камня, бухнувшегося ему на сердце.
Пока Гарри изо всех сил пытался справиться с приступом незапланированной депрессии, на плечо ему легла неожиданно тяжёлая рука Рона:
– Что это тобой случилось, приятель? Только что ты был абсолютно в норме, я видел, а теперь от твоего вида просто выть хочется?
– Да нет, всё в порядке, просто в глаз что-то попало, - соврал Гарри.
Если бы он поднял голову, то увидел, что якобы спящая Сью сухими отчаянными глазами следит за ним из окна замка, прижав к груди стиснутые кулачки. Но в этот момент Гермиона как раз потребовала растолковать ей подробно, чего же они, в конце концов, хотят добиться от очков, и Гарри пустился в объяснения.
Посерьёзневшая Гермиона начала колдовать над очками, а Невилл пялился на неё с открытым ртом, как на фокусника экстра класса, собирающегося извлечь из ниоткуда живого кролика. С улыбкой наблюдая эту сценку, Гарри вдруг заметил: что-то в облике Гермионы цепляет и останавливает его взгляд, порождая ассоциации с прекрасной, бурной весенней грозой… А, вот что – она надела новое платье! Шерстяное, глубокого, густо-синего цвета, Гарри раньше не видел на ней этого наряда, чрезвычайно ей шедшего. Гарри невольно залюбовался: жаркое майское солнце бледным золотом заливало её лицо и руки, огнём вскипало в каштановых волосах, радужные блики играли на завитках. Губы сосредоточенные шептали заклинания, почти касаясь стёкол гарриных очков.
«Всё-таки Рон – дурак, - подумал Гарри, любуясь девушкой, - как можно было променять нашу Гермиону на ту манерную фифу. Абсолютно беспринципную, и к тому же дочь Вольдеморта…»
– Ну вот, я думаю, получилось именно то, что надо, - Гермиона протянула Гарри очки, стёкла которых превратились в нестерпимо сверкающие зеркала.
– Если у Вольдеморта есть комплекс собственной невыносимой грандиозности, он сможет полюбоваться на своё ослепительное отражение. Но твоих глаз он не увидит ни в коем случае. Даже у Джеймса Бонда последней модификации не было таких! А для тебя всё будет по-прежнему.
Гари восхищённо поднёс очки к глазам, действительно, изнутри ничего не изменилось, только солнечных бликов вроде как стало поменьше.
– А это что? – растеряно переспросил он, попытавшись надеть очки и обнаружив какой-то шнурок, привязанный к их дужкам.
– Знаешь поговорку: «на магию надейся, но и сам не плошай»? Так будет надёжнее: не слетят с головы ни в какой ситуации. И верёвочка самая обыкновенная - из моих волос, если тебя это не смутит. Шнурок, которым я обычно стягиваю хвост…
Сконфуженный Гарри попытался подыскать необходимые слова, но ничего на ум не приходило. Его спас Невилл, застенчиво шепнувший Гарри на ухо чрезвычайно конфиденциальным тоном:
– Знаешь, Гарри, я думаю, у тебя всё получится. Должно получиться. Потому что ведь Вольдеморт идёт против течения, а история этого не любит, и она будет сопротивляться. А ты хочешь избавить историю от Вольдеморта, поэтому ты прав, а он не прав, и значит, тебе всё должно удаться…
– История будет сопротивляться? Что ты хочешь этим сказать, Невилл? – нахмурился Гарри.
– Он хочет сказать, Гарри, - вдруг пояснила Гермиона, - что у истории есть своя инерция. И Вольдеморт, пытаясь изменить прошлое, действует против силы инерции, а ты наоборот – собираешься всё вернуть на правильный путь. Значит, законы природы и истории будут на твоей стороне.
– Я тоже хочу сказать тебе ... – Рон откашлялся, словно Демосфен перед речью всей своей жизни, и Гермиона и Невилл тут же, как по команде, повернулись к нему. После чего Рон замолчал, уперев стеклянный взор в пространство. Когда стало очевидно, что в течение ближайших веков его молчание не нарушится, и все расслабились, он наконец, выдавил:
– Ну ты сам знаешь, что я хочу сказать, - и вновь хлопнул Гарри по плечу, да так, что Гарри присел.
– Удачи тебе!
***
Солнце палило с пасторально-лазурных небес с яростью берсеркера. Едкие струйки пота стекали из-под шлема, смешиваясь с кровью из царапины на лбу, и жгли глаза. Досадно ныла ссадина, полученная от соприкосновения с краем шлема при падении с лошади. В придачу, падая, Гарри ушиб коленку. Как правильно он поступил, послушавшись совета Годрика и не надев шпор – он бы точно зацепился ими за стремена, и несомненно, был бы раздавлен собственной лошадью, упавшей после столкновения с конём Вольдеморта, а так он просто совершил головокружительный (и очень зрелищный для наблюдателей на южной башне) кульбит и не слишком мягко приземлился на поросшую травой землю. Его противнику, впрочем, повезло не больше – его могучий вороной жеребец устоял на ногах, но всадник не удержался в седле и вместе с застрявшим в наплечнике копьём Гарри тяжело рухнул позади своего коня
Ошибка Гарри заключалась в том, что он не успел вовремя выпустить копьё из рук – кисть машинально сомкнулась на древке мёртвой хваткой, в результате чего Гарри последовал за падающим противником, а бедная его лошадка, не ожидавшая от хозяина такого непрофессионализма, попала копытом в рытвину, споткнулась и осела на бок.
Самое же печальное заключалось в том, что барон Гриндельвальд, он же Вольдеморт, несмотря на вес своего доспеха, значительно превышающего вес гарриного, оправился от падения гораздо легче, чем можно было ожидать – видимо, все те годы, которые он провёл в средневековье (достаточные, чтобы стать бароном и успеть заделать двоих детей), он совершенствовал свои боевые навыки. По крайней мере, все попытки Гарри подобраться поближе к врагу (зажатый в левой руке кинжал ждал своего часа) терпели неудачу – противник стоял незыблемо и несокрушимо, подобно башне из чёрного гранита. Доспех его сверкал на солнце угрюмым масляным блеском, из-под воронёного забрала шлема издевательски поблёскивали глаза (наверняка барон сменил шлем-ведро на более открытый исключительно с целью вывести Гарри из себя). Огромный меч со свистом падал и поднимался, равномерными взмахами очерчивая вокруг своего владельца пространство, куда Гарри хотел и не мог прорваться. Взмах, удар, уход. Взмах, выпад. Выпад с проворотом. Отбил. Звон стали, блеск меча на солнце. Попробуем с фланга, как советовал Гриффиндор. Опять неудача – грозный меч просвистел совсем рядом с ухом, так что Гарри пришлось сложиться в немыслимую дугу.
Эта была совсем не та стратегия, которую разработали Кедоген и Годрик – по той Гарри полагалось самому держать дистанцию, не подпуская более мощного и опытного противника на расстояние удара, заставляя его гоняться за собой, и тем самым выматывая. С учетом того, что Гарри был легче и шустрее, это бы наверняка сработало. Но недостаток турнирного и боевого опыта сыграл злую шутку с юношей – он разгорячился и перешёл в наступление, а барон легко отдал ему инициативу, сам не предпринимая попыток добраться до Гарри. Казалось, он выжидал, присматривался, изучал манеру юношу, начавшего горячиться из-за цепочки сплошных неудач. Или ждал какого-то знака.