Гастроль в Вентспилсе
Шрифт:
– Вы правы, – проговорил наконец Мендерис. – Чисто юридически я не имел права этого делать. Но на каком основании я могу не доверять директору магазина? Иначе он мне не давал бы эти выходные, а я в них очень нуждаюсь, чтобы подработать.
– Если только не наоборот – в охотку потранжирить денежки.
– Что вы хотите этим сказать? – голос Мендериса прозвучал вдруг неуверенно.
– Ничего особенного. При всем желании не могу записать в протокол, что в Ужаве вы производили ревизию потребительского общества, поскольку это «общество» состояло только из Сильвы, Рихарда, его жены и еще нескольких случайных собутыльников. Если хотите, чтобы пока все оставалось между нами, мужчинами, называйте свои дела по выходным дням их настоящим именем.
Эмиль Мендерис был окончательно сражен. Он даже не смог выпить налитую инспектором воду – так тряслись у него руки и стучали зубы. Поникший и серый, он вдруг стал выглядеть даже старше своей Виктории.
– Умоляю вас – жена ничего не должна знать об этом! Если она услышит и о малыше, мне в Вентспилсе жизни не будет. Я подпишу вам все, что угодно, только не говорите Виктории.
– Не будем торговаться, гражданин Мендерис, тут вам не частная лавочка, – оборвал его Селецкис. – Наверно, в этих же выражениях вы пытались смягчить и Гринцитиса, когда он осуждал ваш аморальный образ жизни. И тогда вы поняли, что подписи на пустых бланках – прекрасная маскировка всевозможных махинаций… Чем вы объясните то обстоятельство, что «Сикуры» принимались в скупку только по понедельникам, то есть в ваш выходной день?
Мендерис молчал.
– Ладно, с этим обождем… Расскажите, как вы вошли в сговор с Артуром Румбиниеком? До этого трюка с потерянным паспортом или позднее?
– С каким Румбиниеком?
– С тем самым, который сбыл через комиссионный магазин предъявленную инспектором Яункалном поддельную «Сикуру». Может, вы и об этом уже позабыли?
– Ах, пенсионер…
– Это что – его кличка?
– У меня голова раскалывается. Я ничего больше не понимаю. Напишите все, что считаете необходимым.
– Если хотите сегодня ночевать дома, придется взять себя в руки и ответить на все вопросы. Иначе буду вынужден вас задержать.
– На каком основании? Вы не доказали ни одного из ваших фантастических утверждений!
– А незарегистрированная валюта, которая у вас хранится? Или вы будете отрицать и это тоже? Ваша жена была куда благоразумней.
– За те десять долларов – пожалуйста! Я все равно теперь не могу Виктории в глаза смотреть. – Мендерис впервые взглянул на Яункална. – А не могла бы общая наша знакомая позвонить моей жене? Она уж найдет, что сказать. Или пускай расскажет только про пистолет и про валюту… Я перед вами в долгу не останусь…
Когда приемщика увели в камеру, инспекторы посмотрели друг на друга с немым вопросом.
– Завтра он наверняка признается! – воскликнул Яункалн.
– Не знаю, не знаю, – покачал головой Селецкис. – У меня такое впечатление, что этот несчастный Эмиль скорее даст себя засудить за чужие грехи, чем вернется к жене прелюбодеем, пойманным с поличным.
– Как в детективном романе. Человек, на которого падают все подозрения, в конце концов оказывается безвинной жертвой случайного стечения обстоятельств.
Селецкис пожал плечами.
– Ладно, поглядим. Поэтому сегодня ночью надо хорошенько выспаться. Попрошу, чтобы дежурная машина развезла нас по домам… Да… а старухе Зандбург расскажите только самое необходимое.
Отказавшись от провожатых, тетушка Зандбург спешила к Виктории Мендере. Она отказалась бы и от многого другого, лишь бы сохранить за собой роль утешительницы сломленной горем женщины. Всего несколько часов тому назад она обозвала Викторию ведьмой, своими руками толкнувшей слабохарактерного Эмиля на путь преступлений. Теперь же, когда та сама попала в беду, тетушка Зандбург не могла не прийти к ней на выручку.
Честно говоря, Тедис Яункалн не слишком настаивал на исполнении своего джентльменского долга. Ему действительно хотелось завалиться в постель, ни о чем не думать, поскорее уснуть.
Едва щека Яункална коснулась подушки, как в дверь забарабанили. Или же он все-таки успел задремать? Неужели хозяйка забыла взять ключи от дома? Накинув на голые плечи плащ, Тедис босиком сбежал вниз по лесенке и отпер дверь.
На крыльце стоял полковник Эдуард Кашис со своей дочкой Расмой.
Утихомирив растявкавшегося Томика, Яункалн пригласил поздних гостей пройти на кухню.
– Товарищ Зандбург будет так рада вашему приезду… Сейчас я поставлю чайник, вы же с дороги… С этой болезнью она себя чувствует вдвойне одинокой… – Он без умолку сыпал словами, чтобы скрыть свое замешательство.
– Разрешите усомниться, – сухо сказал Кашис. – С таким братом милосердия и с таким ласковым песиком воскрес бы даже покойник… А где же сама больная? Я должен передать ей от жены привет и малиновое варенье, которое должно ее исцелить.
– К врачу ушла, – в отчаянье врал Яункалн. – Наверно, скоро вернется.
– Это ночью-то?! Все поликлиники давным-давно закрыты.
– Вы не знаете свою тещу, если можно вас цитировать, товарищ полковник. – От смущения Яункалн становился все нахальнее. – Она доверяет только своему приватному доктору.
– Да что ты к нему прицепился, товарищ полковник? У самого не получилось с перевоспитанием бабушки, так теперь норовишь свалить ответственность на других. Манера, типичная для начальства! – упрекнула Расма отца.
Лишь теперь Яункалн заметил, какой она стала красивой за эти годы. Вьющиеся черные волосы, высокий лоб и синие глаза делали девушку ослепительно яркой, и было трудно вообразить, что лет через пятьдесят она уподобится своей бабушке. Голос у Расмы был низкий, чуть глуховатый, и это придавало некую таинственность любой, даже самой обычной ее фразе.
– Университет вы, наверно, уже окончили. Где работаете? Преподаете французский?
– Окончательно еще не решила. – Она улыбнулась. – Потому и приехала вместе с полковником. Мне предложили место инструктора в Интернациональном клубе моряков, но сперва я хочу посмотреть, стоит ли соглашаться. Здесь работает моя давняя подруга.
– Не Ева Микельсоне?
– Я смотрю, вы быстро успели перезнакомиться с самыми красивыми девушками Вентспилса, – не без ехидства заметила Расма.