Гавань разбитых ракушек
Шрифт:
Одна из улиц завела ее к старым домам, сталинских еще времен, домам-тортикам, с витиеватой лепкой на стенах и подвальными помещениями, окна которых наполовину возвышались над уровнем дороги, а наполовину скрывались под землей. В одном из таких окон горел свет. Занавески невнятно-грязного цвета были раздвинуты. Ольга замедлила шаг, поддавшись природному любопытству, и заглянула в окно. Совершенно убогая обстановка комнаты, облезлые, в ржавых разводах стены и помятый алюминиевый тазик под изогнутой трубой вызвали в ней невольное отвращение. Посреди этого царства нищеты у стены за низким столом сидел в инвалидном кресле, низко согнувшись над учебником и тетрадью, мальчик лет десяти. Он, казалось, не замечал ничего вокруг, он погрузился в мир книги и усердно выполнял данное задание. Ольге стало неловко. Ребенок, даже такой незрелый мальчуган, с полным коробом собственных проблем и горестей, может использовать свои обиды и злость на несправедливо устроенный мир для того, чтобы сконцентрироваться, собраться с силами и идти, назло всем обстоятельствам, к намеченной цели. А что же она? Плюнула и ушла. И не знает, что делать дальше. Раскисла, как мякиш в воде.
Даже то, что раскисать было от чего, не могло служить оправданием. С Родионовым все было решено. Слушать его оправдания о подставе, обмане, хитроумных интригах Динары казалось просто отвратительным. Она несколько раз думала о том, что, если бы он сразу признал вероятность отцовства, она куда спокойнее отнеслась бы к результатам. Но чтобы такой, казалось бы, кремень-мужик, надежный, как скала, оказался обычным разгильдяем, неспособным отвечать за собственные поступки, ударило по всем болевым точкам доверия. Ольга не желала больше его видеть, и он, похоже, смирился. Внутреннее противоречие терзало сердце, быстрое отступление Родионова било по самолюбию. Мог бы и побольше усердия проявить, больше настойчивости. Попытался — и отступил. Она ему, может, не так уж и нужна была, в конце концов? Ведь сам виноват, вина доказана, неужели, кроме как отрицать все и обижаться, что она не верит, ничего в его арсенале не осталось? Причем, судя по последнему разговору, он обиделся на нее не меньше ее самой. Не просто обиделся, а разозлился. Даже ударил по самому больному.
— Ты со своими принципами и близорукостью скоро выкинешь из своей жизни всех близких тебе людей.
Она сделала вид, что ее не пробило. А потом опять рыдала в подушку.
Но последней каплей послужила подножка, подставленная Калаханом. До недавнего времени певший ей дифирамбы и обещавший золотые горы, он вдруг пошел на попятную:
— Нил, вы бы не могли узнать, есть ли у меня еще шансы? Сроки решений уже прошли, а от них нет ответа.
— Раз нет ответа, значит, не прошла.
Резко так, но при этом посмеиваясь, словно наблюдать ее поражение доставляло ему немалое удовольствие.
— Но ведь три места… Неужели ни в одно не прошла? Я вроде подходила по всем параметрам, прошла в шорт-лист по двум позициям, а теперь — тихо. А они с вами не связывались?
— Нет.
— Я ведь вас в рекомендатели поставила. Вы ведь сами говорили, что…
— И что с того? Значит, выбрали других. Шорт-лист еще ничего не значит.
Он даже не собирался ее утешать. Не собирался советовать подать резюме еще куда-нибудь. Не собирался воодушевлять. Ей казалось, что, подай она сейчас заявление об уходе, — он спокойно его подпишет. Абсурд. Что произошло? Информация о ее разрыве с Родионовым не могла докатиться до Калахана. Немыслимо. Слишком разные инстанции. Но тем не менее что-то произошло, и Калахана Панова больше не заботит ни как сотрудник, ни как человек.
Димыч сочувствовал, но помочь ничем не мог. После того как Ольга съехала с его квартиры, как дала понять, что больше их ничто не связывает, она практически перестала делиться с ним своими бедами. Он знал, что Панова поселилась на квартире недалеко от бабушки, в ожидании, что через пару месяцев уже уедет. Она частенько столовалась у Жанны Тимофеевны и встречалась там с отцом, категорически отвергая все попытки примирения с матерью. В квартире у нее был полный бардак — она даже не трудилась обустроить ее, привести в человеческий вид. По всему угадывалось временное жилье, и Панова не собиралась менять этот уклад. Как только ей сказали, что она прошла в список возможных кандидатов на вакантные посты, Ольга решила, что дело на девяносто процентов сделано и с помощью Калахана и еще каких-то неведомых ей сил поддержки она непременно получит желаемую работу. А в итоге она не получила даже ежегодного повышения оклада, которое обычно объявляется во второй квартал каждого года. Димыч хотел было предложить ей переехать обратно к нему, чтобы сэкономить деньги, но боялся. Панова была на взводе и могла так отшить, оскорбившись, что лучше и не пробовать.
О чем Димыч не знал, так о разрыве с Родионовым. Если представить Ольгину жизнь как чашу с белыми и черными шарами удач и неудач, то на данный момент, похоже, белых шаров почти не осталось. И когда она успела истратить все свои кредиты? Похоже, лучше не задумываться о таких вещах, а просто идти вперед. Как тот мальчуган, усердно делающий уроки в невыносимых условиях.
Две недели Ольга прожила, еле волоча ноги. На работе Калахан как будто решил любыми способами вынудить ее уйти. Открытым текстом он ничего не говорил, да и не требовалось. Началось с того, что утром она пришла, а ее рабочий стол чист, как белый лист.
— Где мои вещи?
— Они перенесли их в другую комнату.
Димыч виновато хлопал глазами, приказ есть приказ.
— А почему?
Он пожал плечами:
— Ханна заявилась с утра и сказала погрузить твои вещи в коробку и перенести в другую комнату.
— Куда?
— В подсобку.
— Ту, что у туалета?
Он кивнул. Именно ту, маленькую, душную, без окна. Ее держали про запас, там никто никогда не сидел.
Ольга поджала губы и направилась к Ханне. Та совершенно спокойно поправила очки и заявила, что они ожидают нового консультанта и Калахан приказал приготовить ее место для него.
— Кстати, проверь, все ли перенесли. И файлы свои из шкафа не забудь все захватить.
— Но почему меня надо именно в подсобку селить?
— А другого места нет, — безапелляционно заявила она, хотя это было заведомой ложью.
— Но мой помощник будет находиться в другой комнате, разве это удобно?
— Пусть пока сидит там. Возможно, он будет помогать и консультанту, не только тебе.
К Калахану она не пошла. Зачем унижаться еще больше? Под недоуменно-сочувствующие взгляды остальных сотрудников они с Димычем перенесли оставшиеся файлы. Она села за стол в подсобке и закрыла лицо руками. Вдохнуть — выдохнуть. Она как-нибудь справится. Должна справиться.
Чуть позже ей стало понятно, что по поводу ассистента Димыча Ханна не стала говорить ей самого главного — помогать Ольге уже и надобности не было. Ей стали так мало поручать, что она маялась от безделья. Ее больше не звали ни на какие собрания менеджеров, ее не отправляли на встречи. Она ощущала себя тенью. Никому не нужной, незаметной тенью. Пора было уходить, но уходить оказалось некуда.
Родионов не искал встречи с ней. Почти каждый вечер она или плакала, или просто лежала на кровати и смотрела в потолок. Даже к бабушке не хотелось заходить — настроение было таким мрачным, что отвечать на вопросы не было ни сил, ни желания. В голову лезли самые разные мысли. Почему, как она пришла к такому мрачному провалу в своей жизни? Однажды она даже подумала, что мать таким образом возвращает ей свою обиду. Но это было бы несправедливо. Ведь мать сама настолько грешна, что не должна иметь никакого права на обиды. Она имеет право лишь принять любое наказание за свое преступление. Скорее всего, это разрушенная судьба той брошенной девочки теперь бьет бумерангом по ним всем — несчастный отец, депрессирующая мать, Ольга — человек-тень. Отношения с Родионовым слишком быстро подошли к концу. Она даже не успела спросить у него, смог ли он что-то узнать. А теперь — уже неважно. Уже невозможно. Уже остается только лежать и смотреть в потолок.
Она всегда свободно брала с собой рабочий ноутбук из офиса и работала дома, когда не успевала закончить дела на работе. Это было настолько привычным, что она даже не стала покупать себе компьютер и все свои файлы хранила на жестком диске ноутбука, не утруждаясь переписывать их на внешние носители. На выходные она вновь взяла домой ноутбук и провела два дня, выискивая в сети, куда можно податься. Работа, вакансии, все что-либо стоящее требовало хорошей характеристики и рекомендателей. На Калахана уже нельзя было полагаться. А рисковать и отправлять свое резюме, чтобы потом получить от Калахана щелчок по носу, было боязно. И унизительно.