Гавань разбитых ракушек
Шрифт:
— И это все?
— Вы же умная девушка, дальше сами разберетесь. До свидания и спокойной ночи.
Он учтиво кивнул и зашагал по тротуару прочь. Она больше никогда его не видела.
Панова повторила свою просьбу несколько раз. Для убедительности. Ужин — без мамы.
— Но ты же уезжаешь, Оля. Ты не увидишь ее год, а то и больше. Ладно уж тебе.
— Вот и хорошо. А тебе не приходило в голову, пап, что я из-за нее и уезжаю?
Зачем она это сказала? Чтобы добить его? Ведь неправда. Не вся правда, вернее.
— Но это так… так по-детски.
— Причина вовсе не детская, пап. Уверяю тебя.
— Нет таких причин, Оль, просто нет таких на свете причин, чтобы отказаться навсегда от матери.
— Есть. Просто ты упорно закрываешь на это глаза.
— Марина очень переживает.
— Ей не повредит. Не раньше, так хоть сейчас пусть немного почувствует, как…
— Оля, ты никогда не была такой жестокой. — В его голосе звучал ужас, смешанный с горьким удивлением. — Что случилось с тобой?
— У меня ощущение, что мы, ты, пап, и я, расплачиваемся за чужие грехи. Это несправедливо.
Отец вздохнул. Он постарел. Он больше не понимал, как устроен мир. Он не понимал, как устроена его родная дочь. Она словно повернулась к ним другим боком, а там вместо родного лица — черная дыра. Ну что с ними делать, с девочками? Марина совсем потухла. Замкнулась, захлопнулась. Прижмется к нему по вечерам и уставится в телевизор невидящими глазами. А иногда, наоборот, словно бес в нее вселяется, начинает чистить весь дом, каждый угол, перебирать шкафы, готовить, строгать, лепить, зазывать гостей на ужин, заполняя пустоту разговорами и шумом. Казалось, она смирилась с разрывом и даже находила в этом какое-то мазохистское удовлетворение. Словно, как и дочь, считала, что пришло время расплаты. Только вот за что? Панов не знал. И не спрашивал. Возможно, боялся, что не сможет абстрагироваться от ситуации, как Оля. Но и жить с этим не сможет.
На прощальный ужин к бабушке явились Ольга, отец и двоюродная сестра Аленка. Ужин получился грустным и напряженным. Как бы Алена ни старалась развеселить всех, представляя Ольгину жизнь в Африке, разрядить обстановку не удалось. И даже бабушкины котлеты и брусничная наливка не спасли. Наоборот, Аленка, захмелев, завела с Ольгой бессмысленный спор, в итоге чуть не поссорились.
— Смотри не выскочи там замуж, Оль! — хихикала Аленка, раскрасневшись от наливки. — А то потом будем черномазеньких ребятишек нянчить.
— А если и так? — холодно спросила Ольга. — Ты что, чернокожего ребенка на руки не сможешь взять?
— Ой, не представляю. Да и вообще — они же другие совсем! Как инопланетяне.
— Такие же, как и мы. И дети такие же.
— Ты прям так говоришь, как будто уже точно решила там приглядеть кого-то. Может, мы чего не знаем, а? — хитро подмигнула Аленка.
Ольга смотрела на нее, как на убогую. Ну и дура. И откуда такие мысли в голове?
— А ты, пап? — повернулась Ольга к отцу. — Ты тоже считаешь, что не смог бы взять на руки чернокожего ребенка?
Панов смешался. Потом немного
— Было бы неожиданно, конечно. Но в целом — все равно.
— Может, мне тогда усыновить там парочку?
— Ой, Ольчонок, — выпучила глаза Аленка, — ты совсем сбрендила! Своих рожай лучше.
— И своих тоже. И чужих привезу. В подарок. А, пап? Ты бы взял на воспитание?
— Я и тебя одну никак не могу воспитать, — отшутился Георгий Юрьевич.
— Нет, ну прямо мода пошла на усыновление, — протянула томно Аленка, любительница гламурных журналов и сплетен о звездах Голливуда. — То одна усыновит, то другая. И все только и говорят об этом.
— А почему бы не говорить, Ален? Разве не молодцы они? Могли бы деньги на шмотье тратить, а они — детей из приютов вытаскивают, дают им дом.
— Все это показуха. Модно — вот и делают. Очередной проект.
— Я такой моде безумно рада. Правда, незаметно, чтобы все валом побежали усыновлять детей, эту моду подхватить труднее, чем моду на сумочки. Зато осуждать, как ты, — так пожалуйста.
— Ну что ты завелась, Оль? Тебе-то это зачем? Звезды усыновляют ради пиара, налоги скашивают, еще зачем-то, не знаю. В журналах много про это пишут. А у тебя вообще откуда такие мысли могут быть? Ты же не мать Тереза. Что-то я не замечала в тебе качеств святой, сестрица.
Аленка хитро прищурилась. Бабушка и Георгий Юрьевич с опаской смотрели, как все больше и больше злится Ольга. Алена, конечно, несла чушь полную, но не ссориться же в последний вечер!
— А знаешь, почему разные людишки поливают грязью тех звезд, которые делают добрые дела? Ищут у них корыстные мотивы? По элементарной причине — свое бездействие надо же как-то оправдать. Те, делающие, корыстными дрянями у них выходят, а они, ничего не делающие, высокоморальные и бескорыстные, беленькие и пушистые.
— Да, я вот считаю, лучше ничего не делать, чем делать ради показухи. Противно даже!
— И что тебе противно? Что кому-то жизнь улучшили? Пусть даже ради показухи.
— Когда есть деньги, отчего бы не потратить их и на такой рекламный ход.
Ольга побелела.
— И что, многих бы усыновила, дай тебе сейчас миллион?
— Нет, я другая. Я не могу так рисковать собственной жизнью. Кто еще знает, какие там гены и что из них вырастет.
— Вот именно. Других много, знаешь ли. Больше, чем тех, кто рискует.
— Да лучше бы эти голливудские красавицы отдали деньги на несколько детских домов, чем растить в роскоши одного-двоих приемышей.
Тут вмешался Георгий Юрьевич:
— Это утопия, Алена. Эти деньги до детей просто не дошли бы. Или бы их проели за один день. Да, сотни ребятишек однажды наелись бы. И приняли бы витамины. И что потом?
— А ничего. Зато, — обрадовалась поддержке Ольга, — если взять одного ребенка и дать ему гарантированно обеспеченную жизнь, это намного более реальная помощь. И эффективная. Так пусть это будет реклама, увертка от налогов, что угодно. Главное — результат, конкретная, реальная помощь нескольким детям.