Гайдамаки. Сборник романов
Шрифт:
В конце концов Погорский и Крман переправились на правый берег — без вещей, без коней, даже без еды. Сотни других людей переправлялись так же, как Погорский с Крманом, — на хлипких самодельных плотах, сбитых из обломков карет, возов, случайно подобранных на берегу бревен. Плоты эти, как правило, тонули, не достигнув и середины реки. Те, кто умел плавать, пробовали добраться до берега. Над рекой стелился не крик и не плач, а какой-то сплошной стон. Вдруг ниже по течению на правый берег выбрался табун оседланных лошадей. Кто знает, почему кони поплыли вслед за людьми. Охватила ли их тоже паника, вел ли их инстинкт или одним им известная лошадиная мудрость, но кони убрались подальше от опасного места, где вот-вот
— Значит, выплыли? — удивился Мазепа, увидев Крмана с Погорским. — Такие, как вы, обычно тонут. Вид у вас как у куриц после дождя.
Впрочем, гетман распорядился выдать им лошадей, а Орлику приказал тут же изготовить для обоих путешественников охранную грамоту на латинском языке, в которой предписывалось всем оказывать Крману и Погорскому помощь в их путешествии. Орлик быстро все это изобразил на мятом листе бумаги (оказалось, что он не расстался с походной чернильницей) и тут же прихлопнул печатью, на которой был изображен казак при сабле и со стрелами, а вокруг шла надпись: «Печать Малой России войска королевского». Наверное, изготовили печать уже после перехода Мазепы к Карлу, потому на печати и возникло слово «королевского».
А дальше была безумная скачка по степи. От пота, смешанного с глинистой пылью, лица покрывались ломкими корками, похожими на маски, потрескавшимися в уголках глаз и у рта. Двигались двумя колоннами: шведы во главе с королем, а параллельно — казаки с Мазепой. Почему так получилось, никто не знал, но шведская и казацкая колонны двигались порознь. А бивуаки разбивали в полумиле друг от друга. И это очень напоминало два враждебных стана. Невольно закрадывалась мысль, что шведы почему-то считали виновниками поражения казаков, а казаки — шведов.
Крман в эти дни был рядом с гетманом. Орликом и стариком Лукой, который продолжал варить на привалах свои колдовские зелья. Мазепа пил их теперь уже не из склянки, а прямо из той же кружки, в которой Лука варил настои.
Вскоре стало известно, что Левенгаупт с остатками армии капитулировал под Переволочной. Без единого выстрела, без попыток оказать настигшему его отряду Меншикова хоть малейшее сопротивление. Карл, узнав об этом, сорвал повязку с ноги и швырнул ее в лицо ни в чем не повинному хирургу.
— То ли еще будет! — сказал Мазепа, узнав об этом поступке короля. — Никто, даже сам царь Петр, не представляет, какую викторию он одержал. Иначе не пировал бы в шатрах под Полтавой, а тут же снарядил за нами погоню. Нас с королем и со всем обозом голыми руками можно было брать. Эх, сил бы побольше! Снова уговорил бы царя простить меня… Напрасно говорят, что со старостью к человеку приходит мудрость. Старость — это беда или же наказание господне. Человек и телом и душой становится хилым, как дитя малое. Тебе, Орлик, самое время в Москву бежать. Авось простят.
Орлик сидел задумчивый, опустив острый нос на грудь. Иногда что-нибудь односложно отвечал гетману. Чаще молчал. Никто не стеснялся Крмана и Погорского. Говорили при них о самом сокровенном — о том, как выжить, как спастись…
Но, видимо, не все собирались выжить. Многие отчаялись. И на одном из привалов на старом дубе, росшем неподалеку от тоненького ручейка, повесились двое — шведский офицер и казак из тех, что перебрались на Правобережье вместе
— Почему все спорят о таких странных вещах? — спросил Крман у гетмана. — Какая разница, кто первый, а кто второй решил лишить себя жизни? Страшен сам факт.
— Потому и спорят о мелочах, чтобы не думать о главном, — ответил Мазепа. — Так и я сейчас больше всего пекусь о том, чтобы не утащили с возов два бочонка с золотом. А ведь мне оно будто уже и ни к чему. Помирать пора. Не на могиле же золотой курган насыпать.
— Я давно хотел побеседовать с вами, — начал было Крман.
— О чем беседовать? — Гетман махнул рукой. — Не о чем.
— Вы считаете, что главной ошибкой была осада Полтавы?
— Нет, — сказал Мазепа. — Шведская армия погибла еще до Полтавы. А главная баталия могла быть под Полтавой или в другом месте — неважно.
— Но если вы так хорошо все понимали, зачем же вы перешли на сторону короля?
Гетман долго гладил свою ставшую уже клочковатой седую, с желтизной бороду, затем поднял на Крмана глаза. И взгляд их был пуст и скучен.
— Откуда я знаю? — тоскливо сказал Мазепа. — Решил последнюю в своей жизни игру сыграть… да пустое все это. Что случилось, того не воротить. Другое мой ум теперь занимает. Раньше я всегда сам себя как бы со стороны видел. Слово скажу, шаг сделаю, а сам будто это не я, а другой человек: подглядываю и в уме решаю, что правильно, а что неправильно. Да и того хуже — один Мазепа уходил от царя к королю Карлу, а другой Мазепа понимал, что первый сам себе могилу роет… А теперь вдруг все прошло. Нет двух Мазеп. Остался один, который сам теперь не знает, чего хочет. Пожалуй, пуще всего — лечь где-нибудь на удобном лежаке и поспать.
Позднее обо всем этом — о казаке и шведе, повесившихся на одном дереве, и о спорах, кому первому пришла в голову мысль таким образом кончить счеты с жизнью, — Крман подробно напишет в своих мемуарах о походе шведского короля в глубь России. Но до той поры, пока Крман сядет за стол и сможет спокойно обдумать все то, что он увидел в этот страшный год…
Неподалеку от Очакова беглецов настигла настоящая степная гроза. По странной случайности тучи шли с севера. И в этом тоже увидели знамение — божью кару. Уж не царь ли Петр наслал эти черные, низко идущие над землей тучи? Когда гроза грянула и между тучами и землей заметались злые короткие молнии, все спешились и легли лицом в полынь, забыв привязать или стреножить коней. Те метались по степи. Может быть, страх, который испытывали люди, передался и им.
Гроза миновала быстро. Ветер погнал тучи дальше, к морю. Но еще долго пришлось отлавливать вырывающихся, храпящих, нервно прядающих ушами коней…
Сумка почтового курьера
Сначала слово царю Петру:
«Хотя и зело жестоко во огне оба войска бились, однако ж то все далее двух часов не продолжалось: ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали, и от наших войск с такою храбростию вся неприятельская армия (с малым уроном наших войск), кавалерия и инфантерия весьма опровергнута, так что шведское войско ни единожды потом не остановилось, но без остановки от наших шпагами и байонетами колоты… Неприятельских трупов мертвых перечтено на боевом месте и у редут 9234, кроме тех, которые по лесам и полям побиты и от ран померли… При сем же и сие ведать надлежит, что из нашей пехоты только одна трудная линия с неприятелем в бою была, а другая до того бою не дошла».