Гайдамаки
Шрифт:
На Бурку накинулись сразу несколько человек. Спорили долго и, наконец, порешили: дойти всем вместе до Богуслава, а оттуда половина гайдамаков пойдет на Умань, а другая половина — двумя отрядами на Белую Церковь и Канев.
В это время гайдамацкое войско насчитывало около десяти тысяч человек. Оно делилось на четыре куреня, во главе которых были Неживой, Швачка, Шило и Журба. Войско имело хоругвь и восемь флагов — по два на курень.
На Фастов и Белую Церковь порешили послать курень Швачки, на Канев — Неживого.
— После того как возьмете все крепости, идите к Умани. А мы тем временем там со шляхтой расправимся. А тогда уже вместе будем по Украине казацкие порядки заводить, — сказал в заключение Зализняк. — И ещё об одном хочу молвить. В войске
Большую часть дороги Неживой ехал на возу или шел пешком вместе с другими гайдамаками. Уже давно отделился от него курень Швачки, свернул на разбитый Фастовский шлях. Из Богуслава с Неживым выступила только горстка людей — почти весь свой курень он оставил с Зализняком. Но уже через несколько дней след колес атаманова воза топтали сотни ног. Одни за другими вливались в войско Неживого встречные гайдамацкие отряды, приходили отдельные крестьяне. Чаще всего они присоединялись к войску после ночевки в селе. Утром вытаскивали из-под соломенной стрехи в сарае острые, клепанные нынешней весной косы и пристраивались в конце отряда. В беседах с гайдамаками Неживой старался показать себя спокойным, на первый взгляд даже безразличным ко всему. А в голове сновали тревожные думы. Там, с Зализняком, всё казалось проще. Они все сообща советовались, спорили, а только последнее слово всегда было за атаманом. Теперь же всё приходилось решать самому. Он придирчиво, даже с подозрением оглядывал некоторые ватаги, а за двумя гайдамаками даже поручил присматривать Даниле Хрену, которого послал в войско Неживого Зализняк.
Где-то неподалеку от войска Неживого ходила большая гайдамацкая ватага Бондаренка; Семен несколько раз посылал людей отыскать её, но посланцы через день-два возвращались и докладывали, что Бондаренка не видели. Атаман был неуловим. Он не задерживался долго на одном месте и шел всегда туда, где его меньше всего ожидали. Ватага у него была большая, рассказывали, будто в ней ходило немало и таких крестьян, которых Бондаренко заставил идти в гайдамаки силой.
Стояла жара. Тихо-тихо шелестели высокие хлеба, ветер колыхал полные колосья, напевая знакомую с детства песню полей. Широко раскинулись нивы золотой пшеницы, плескались сильными волнами, нашептывая обнищавшим селам о богатом урожае.
Кому только достанется он?
— Буйные хлеба выдались, — сказал Семён. Он перегнулся с седла, сорвал колосок и положил его себе на ладонь.
— Если и дальше простоит такая погода, через месяц жать будем, — промолвил гайдамак, который ехал рядом, и дернул за веревочный повод коня, тянувшегося губами к пшенице.
Вместо седла у гайдамака лежал набитый сеном мешок, поверх него прицеплены постромки с двумя петлями на концах — стремена. На коленях гайдамак держал пучок зеленой гороховой ботвы.
— Говоришь, Канев — город не очень большой? — снова начал Неживой прерванный разговор.
— Но и немалый. Сорок церквей там!
— Вал есть, палисад?
— Валом обнесен только греческий город. Но вал невысокий. Вот замок весьма крепок, Королевским называется. На горе стоит, а вокруг овраг такой, что страшно взглянуть. Только с одной стороны место ровное. Да и оттуда рвом огорожено, и частокол в три ряда.
Гайдамаки въехали в какое-то селенье. Зажатое между холмами, оно состояло только из двух улиц, которые утопали в садах. Над плетнями клонились ветвистые черешни, усыпанные спелыми ягодами; раскидистые яблони почти достигали ветвями противоположной стороны улицы. Гайдамаки останавливали коней под вишнями, подставляли шапки, рвали в них ягоды.
— Не знаешь, почему крепость Королевской называется? — спросил Неживой.
— Палаты в ней есть Станислава Понятовского, племянника короля. — Гайдамак возился с гороховой ботвой, отыскивая стручки. — А комендант в крепости злой, чистый тебе антихрист. И при нём не жолнеры, а головорезы. Он к нам на винокурню приезжал. Один
Они как раз выехали из села, и гайдамак обломком прута указал на широкую долину:
— Вон уже начинается урочище Винаровка, сразу за нею — яр.
Теперь овраги тянулись один за другим. Они привели гайдамаков в город, под самый замок. Всю ночь гайдамаки простояли в лесу. Костров не разжигали, коней поить водили не к Днепру — он был на виду у крепости, а в глубь леса, где билась о корни небольшая речушка Сухой Дунаец.
Утром Неживой, Хрен и ещё несколько гайдамаков вышли на опушку. Прямо перед ними виднелся замок, несколько правее — город. Он скрывался в ярах, утопая в зелени садов. Слева от крепости, ближе к Днепру, синела дубрава, а возле неё — хатки и мельницы по речке.
— Глядите, мельницы все, как одна, не мелют, — заметил какой-то гайдамак.
— Около Днепра тоже никого не видно, — добавил Хрен. — И на валу ни души, хотя дозорные должны бы быть. Тут что-то не так.
Неживой тоже долго вглядывался в крепость.
— Кто-то предупредил? Или может?..
— Сейчас я всё доподлинно узнаю.
Хрен отделился от всех и пошел к крепости. Шел медленно, переваливаясь, и не прямо, а вдоль обрыва, который тянулся от леса. Когда до крепости осталось не больше сотни саженей, Хрен остановился к помахал рукой. В тот же миг из-за частокола прозвучало с десяток выстрелов. Хрен пошатнулся и покатился по склону обрыва.
— Убили! — воскликнули сразу несколько человек.
Долго стояли гайдамаки за деревьями, не зная, что делать. Они уже хотели спускаться лесом в яр, идти разыскивать труп, как вдруг из-за кустов прозвучал голос:
— Вот, нечистая мать, все штаны о колючки разорвал.
К ним подходил Хрен. Одежда на нем в нескольких местах висела клочьями, левая рука и бок были запачканы глиной, пышные русые усы раскосматились и торчали во все стороны. Хрен закинул оселедец за ухо и, отряхивая кунтуш, молвил:
— Нас тут давно с гостинцами ждали. Все как есть на валу лежат. Вот они — и не прячутся.
На валу действительно поднялись несколько жолнеров.
Посоветовавшись с гайдамаками, Неживой спустился в яр и написал коменданту крепости письмо, в котором предлагал сдаться. С письмом послали двух гайдамаков. Ждали больше часа, но посланцы не вернулись. Тогда Неживой приказал выходить из лесу. Гайдамаки стали напротив дверей крепости. В ответ на валу поднялся густой ряд ружей.
Семен написал ещё одно короткое письмо. Посланцу приказал в крепость не въезжать, а подать письмо на стену. Тот нацепил письмо на конец копья, но поехал не к стене, а к воротам. Неживой видел, как открылись ворота, как ввели за повод коня в крепость. А ещё через несколько минут на валу появилось копье с головой гайдамацкого посланца. С вала до гайдамаков донесся хохот и насмешливые выкрики. Гайдамаки ответили руганью. Несколько человек, выкрикивая бранные слова, подошли совсем близко к частоколу. За ними двинулись остальные. Ближе всех подошло левое крыло гайдамацких войск, некоторые гайдамаки стояли от частокола не дальше чем в двухстах саженей. И вдруг на валу грохнули пушки, вспугнули грачей. Одному гайдамаку ядро оторвало голову, ещё трое упали на землю раненые. В гайдамацком стане раздался громкий крик. Без команды повстанцы беспорядочными толпами двинулись к валу, под густой рой пуль. Тщетно Неживой метался на коне, напрасно кричал охрипшим голосом. Гайдамаки скатывались в ров, лезли на вал. Сбитые оттуда, они снова катились в ров. Часть уже не поднималась. Лестниц было всего три, у нескольких человек еще в руках были длинные жерди, но они не доставали до верха частокола. Семен соскочил с коня, пытаясь установить хоть какой-нибудь порядок в своем распыленном войске, направить осаждающих в одно место, на выступ у ворот. Но гайдамаки так же внезапно, как и начали было наступать, вдруг побежали назад, оставив под стенами более полусотни трупов.