Газета День Литературы # 124 (2006 12)
Шрифт:
Однако, преуменьшая роль русских евреев, автор противоречит своим же точным наблюдениям. Эти противоречия становятся очевидны в его замечательных главах о современном искусстве. Совершенно случайно ли, только ли анекдотично (предполагаемое) еврейство его героев, таких как арт-критики Яша Шайзенштейн, Ефим Шухман и Петя Труффальдино, культурологи Роза Кранц и Голда Стерн (имена которых напомнят если не Шекспира, то Стоппарда), художники Гузкин, Стремовский, Пинкисевич, арт-дилеры и коллекционеры вплоть до Ротшильдов и Гуггенхаймов, обозначенных на заднем плане? Совершенно случайно ли совпали по времени успех евреев в области изобразительного искусства (традиционно закрытой для этих ярых иконоборцев) и расцвет именно концептуального, нефигуративного искусства?
Мне бесконечно близок
Кантор видит за искусством – религию; так, изображения в соборах Европы были порождением христианской веры. Концептуальное искусство связано с культом Мамоны, потому что за концептуальным произведением не стоит ничего, кроме подписей и печатей искусствоведа и куратора, как за акциями фонда не стоит ничего, кроме подписей и печатей учредителей и банкиров. С их подписями и печатями любой писсуар становится произведением искусства, любой недоучка и неумеха – художником. Впервые в истории человечества деньги однозначно определяют, что является искусством. Современное нефигуративное искусство есть искусство Мамоны, как средневековое искусство есть искусство христианское. А еще Маркс назвал Мамону – подлинным иудейским богом. Подчеркнем, что это не вопрос крови – так, герой романа Павел Рихтер отвергает неоиудейскую парадигму Мамоны и приходит к Христу – как и герой романа Пастернака.
Катарсисом романа становится персональная выставка художника Павла Рихтера – хотя у читателя не остается сомнения, что он создал гениальные холсты, сплоченная мафия арт-критиков, кураторов и издателей отвергает его шедевры, потому что если он прав – тогда они шарлатаны, втюхавшие лохам не покрытые реальным обеспечением акции. К этому катарсису ведет цепочка глав об искусстве, которые задают тон последующему повествованию. Читать их можно в любом порядке, с упоением.
И вообще, чтение романа Кантора – это само по себе долгое удовольствие.
Нина Краснова КУВАЛДИН И ЕГО УПРЯЖКА. К 60-летию
В одну упряжку впрячь не можно
Коня и трепетную лань... –
сказал когда-то Пушкин. Но Кувалдин опровергает эту, казалось бы, несомненную истину всей своей жизнью и деятельностью и самим собой, то есть своим собственным примером. Он впрягает в одну упряжку, в свою литературную колесницу, и коня, и трепетную лань, и вола, и лебедя, и рака, и щуку, и являет их всех один в своем собственном лице, единый во всех лицах, и везет её в своем направлении, как литературный Геракл.
Кувалдин – и швец, и жнец, и на дуде игрец, как он говорит о себе и как говорят о нем все, кто его знает.
Он и писатель, он и издатель, причем – первый частный издатель в нашей стране. Он – писатель-издатель, издатель-писатель. В 1988 году он с рублем в кармане зарегистрировал свою фирму, а потом организовал свое собственное издательство "Книжный сад", чтобы не зависеть ни от каких издателей, и стал издавать книги – и свои собственные, которые не мог издать в советское время, потому что они выбивались из всех советских литературных рамок, и книги тех писателей, которые ему нравятся.
...За семнадцать-восемнадцать лет Кувалдин издал около двухсот наименований книг тиражом 1 млн экземпляров. В том числе книги Льва Копелева, Семена Липкина, Фазиля Искандера, Льва Разгона, Лидии Чуковской, Льва Аннинского, Станислава Рассадина, Ирины Роднянской, Лазаря Лазарева, книги стихов Евгения Блажеевского, Игоря
...В годы перестройки многие инициативные люди ринулись в предпринимательство и многие захотели организовать свои издательства, но мало кто потянул это дело, а из писателей его не потянул никто, только один Кувалдин. Потому что его собратья по перу ничего тяжелее пера никогда не поднимали и ничего, кроме как писать книги, не умели, да и писать-то мало кто из них умел хорошо. Чтобы быть издателем, надо быть еще и хозяйственником, надо заводить свои склады для хранения бумаги и тиражей книг, надо искать и находить бумагу, катать рулоны в типографию, грузить тонны бумаги и книг в вагоны и самосвалы, а потом разгружать их... то есть выполнять тяжелую физическую работу, рутинную работу, к которой у нас никто из служителей муз, людей в белых перчатках, не приучен... И Кувалдину приходилось и приходится быть еще и хозяйственником, и администратором, и бухгалтером, и редактором, и корректором, и макетировщиком, и верстальщиком, и погрузчиком-разгрузчиком... Кувалдин – выдающая творческая личность, человек феноменальной силы воли, сверхвысокой активности, целеустремленности, колоссальной внутренней энергии, невообразимого бесстрашия и универсальных возможностей, энтузиаст, подвижник, "конь-огонь", у которого все в руках горит. И это – "неистовый" человек, как говорят и пишут о нем его коллеги, одержимый великой идеей литературного бессмертия, спасения души в Слове, переложения души в буквенные знаки. И притом это человек, который не боится черной работы. Как и герой его повести "Стань кустом пламенеющих роз" солдат-интеллектуал Аргунов, который и с удовольствием читает серьезные книги, и с удовольствием же разгребает лопатой уголь в кочегарке и сбрасывает его в люк. Его приятель Велдре наблюдал за ним и ему "видно было", что Аргунову "по душе эта черная, в прямом смысле, работа".
...В повести Юрия Кувалдина "Стань кустом пламенеющих роз" солдат советской армии Аргунов читает своим товарищам по казарме стихи опальных и запрещенных тогда поэтов Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Волошина, книги Гроссмана, Бердяева, которые давала и присылала ему из Москвы его подружка Марина, книги "Хранитель древностей" Домбровского, "Котлован" Платонова, зарубежную поэзию Гийома Аполлинера, Жозе-Мариа де Эредиа... Читал он солдатам и Солженицына, которого знал со школы и считал гениальным писателем и считал, что стыдно не знать Солженицына:
"– Мы все в школе только и говорили об "Одном дне Ивана Денисовича". О, это надо пережить, почувствовать! Я читал журнал ("Новый мир" с этой повестью Солженицына. – Н.К.) и не верил, что журнал читаю! ...Вся текущая литература как бы... умерла. Да что там умерла! Ее как будто и не было.
– Я от тебя первый раз слышу об этом Соложенкине... – сказал внук латышского стрелка, гарнизонный художник Велдре".
Аргунов читал солдатам вслух и "Один день Ивана Денисовича", и "Случай на станции Кречетовка", и "Матренин двор", и "Для пользы дела", "кормил их политикой"...
Потом он получил от Марины переплетенный машинописный "томище романа "В круге первом" и письмо Солженицына к IV съезду писателей – "вопль против возврата к... сталинизму" и против цензуры в литературе... Стал и его читать в кругу солдат... Из-за чего и сам оказался "в круге первом", попал в поле зрения сотрудников КГБ и был исключен из комсомола... Майор Ефимов упрекнул его: "Вы же комсомолец. Должны были сразу дать этому письму оценку и выбросить его в помойку. А вы привезли его сюда и читали". А полковник пригрозил ему: "Учти, парень, жизни тебе больше не будет. Мы сделаем так, что тебя нигде и никогда на работу, а тем более в институт не возьмут!" А сейчас по роману "В круге первом" снят многосерийный одноименный фильм, премьера которого недавно прошла на экранах телевидения, а в театре Юрия Любимова на Таганке уже в течение многих лет идет спектакль "Шарашка" по этому же роману, с участием Валерия Золотухина.