Газета "Своими Именами" №9 от 01.03.2011
Шрифт:
Но и это не все. Организуя падение советского производства, преемники Горбачева высвободили российский рынок для чужих товаров. Тем самым реакция выполнила минимум две задачи: выручила иностранных партнеров в условиях капиталистического кризиса перепроизводства; столкнула собственное Отечество в число зависимых от “атлантического пайка” колоний.
Я обвиняю Горбачева в том, что, представив народу рынок, как путь к изобилию, он тихой сапой протащил, помимо ожидаемого рынка товаров и услуг, также рынок капитала и рабочей силы. С восстановлением последнего восстанавливается капиталистический способ производства. А это означает, что Горбачев либо не ведал, что творил, либо целенаправленно осуществлял перемену
Я обвиняю Горбачева в том, что он не прислушался к аргументированным предупреждениям в отношении катастрофических последствий проводимой им политики. Говорю это с тем большим основанием, что был первым, официально высказавшим свое сомнение в состоятельности его курса по итогам всего 9 месяцев в письме от 15 января 1986 года, незадолго до XXVII съезда КПСС.
В письме отмечалось возрастание в связи с “перестройкой”, в благотворность которой тогда многие поверили, интереса к ленинскому учению о НЭПе. В то же время в нем выражалась озабоченность тем, что, например, меры по оказанию поддержки личным подсобным хозяйствам колхозников, рабочих и служащих кое-кто уже “пытается поворачивать в целях противопоставления мелкого производства как якобы всегда более эффективного - крупному, фактически дискредитации общенародной формы собственности на средства производства. Смею утверждать, - подчёркивал я, - что при общем идейном и моральном подъеме в стране среди интеллигенции появилась и некая вариация “сменовеховских” взглядов, которую нельзя не замечать при анализе современной идеологической обстановки”.
Указывая уже тогда на расхождение между словами и делами Горбачева, я напоминал ему его же высказывание 1985 года: “Не рынок, не стихийные силы конкуренции, а прежде всего план должен определять основные стороны развития народного хозяйства. В то же время нужно осуществлять новые подходы в планировании, активно применять экономические рычаги, дать большой простор инициативе трудовых коллективов. Надо четче определить, что планировать на союзном уровне, что - на уровне союзной республики, области, министерства, предприятия”.
“Вызывает, по меньшей мере, недоумение, - продолжал я, - что многие экономисты ищут пути повышения эффективности социалистической экономики помимо возможностей, заключенных в плановом начале, не пытаются даже как следует раскрыть их. В деятельности объединений, предприятий, вообще звеньев социалистического производства пока что органически не задействована его цель - удовлетворение материальных и духовных потребностей общества. А ведь, казалось бы, прежде всего от степени участия любого конкретного коллектива в достижении этой цели должны зависеть основные показатели его хозяйствования, заработная плата, премии, отчисления на социально-культурные нужды.
До сих пор базой плана не стало всестороннее изучение и прогнозирование общественных потребностей, реалистически сопрягаемое с наличными производственными мощностями и ресурсами...
И еще одно: практикуемый ныне затратный метод определения результатов производства, хотя он по форме и базируется на стоимостных единицах, является на деле прямым нарушением закона стоимости. Закон стоимости в наших условиях должен ориентировать хозяйственника на минимизацию затрат при максимизации конечного продукта; затратный же метод толкает на максимизацию затрат при относительном безразличии к качественным и количественным характеристикам выпускаемой продукции. Этот метод принадлежит к числу причин существования у нас пресловутого дефицита, к тем факторам, которые, прямо скажем, разорительно воздействуют на народное хозяйство. Выход, на мой взгляд, может быть только один (и он соответствует тому, о чем беспокоился Ленин, а не тому, что ему приписывают): это выведение всех предприятий на показатели производства по номенклатуре, ассортименту, качеству продукции при наличии строгой ответственности за его рентабельность (безубыточность или прибыльность)...
Что же касается “рецептов” выхода из нынешних трудностей в возможностях мелкотоварного производства и рыночного механизма, то они, конечно, могут дать полезный результат, но результат локальный, временный, тактический, да и то лишь при одновременном усилении правильного планового руководства. Вся-кая иная стратегия отбросила бы нас назад, на те ступени экономического развития, которые уже пройдены нашим основным и грозным противником - государственно-монополистическим капитализмом. Это, без преувеличения, вопрос нашей жизни, вопрос состоятельности нашей системы” («Диалог». 1995, №5-6, с. 70-71).
Я обвиняю Горбачёва в том, что он осуществил именно “иную стратегию”. Бесстыжей демагогией было тогда и является теперь утверждение, что альтернативы не существует. Она предлагалась и могла быть срочно разработана. Но Горбачёв откровенно не пожелал выслушать другую сторону (письмо было передано ему через Анатолия Лукьянова) и окружил себя исключительно ее оппонентами. Результат известен. Нас осознанно опрокинули в стихию дикого, допотопного капитализма, привели к расчленению страны и превращению ее по частям в пространство колониальных интересов империалистических держав.
Я обвиняю Горбачёва в низкопоклонстве перед Западом и неслыханном со времен ордынского ига унижении Отечества. Я обвиняю Горбачева в выдаче США наших государственных секретов, растранжиривании народного золотого запаса, одностороннем разоружении, ликвидации экономической и политической безопасности страны. Я обвиняю Горбачева в ориентации на сионистские круги.
До сих пор еще многие интеллигенты именуют Горбачёва “слабой” и “трагической” фигурой. В сопоставлении с теми историческими задачами, которые он должен был решать по мандату народа, Горбачев не просто слаб - он ничтожен. “Трагичность” же Горбачева я отношу к произведениям богатой фантазии доброхотных пикейных жилетов, которых всегда было немало на Руси. Думаю, это такая личность, до которой не доходит сам смысл трагического. Будь Горбачев в состоянии понять этот смысл, ему по законам чести полагалось бы покончить с собой.
Разумеется, у Горбачева есть своя особенная сила. Это - сила напористого интригана, изощрившегося в бесцеремонном манипулировании порядочными людьми. Тут с ним, при всей незамысловатости и деланности его приемов, при всей аляповатости и неосмысленности его речей, состязаться никто не может. Другая сила Горбачева состоит в неподверженности мукам совести. Я обвиняю его в очевидной бессовестности, присущей и его “двойнику” Яковлеву, любящему рассуждать об “озябшей совести”. Я обвиняю Горбачева в том, что он выполнил только обещания, данные за рубежом, только обязательства перед Тэтчер и Рейганом, Колем и Бушем, но не перед своим народом. Горбачев - это социальная аномалия: ему могли верить, в нем не ошибались иноземные правители, но не вправе были доверять коллеги по партии, свои же сограждане.
Будучи годом старше Горбачева и окончив с ним в одном году МГУ, я считаю его позором нашего поколения и выражаю ему свое презрение.
Предательство Горбачёвым всего, что только можно предать, переход его на сторону врагов Отечества и социализма означают, что в России, СССР у него не может быть ни друзей, ни товарищей. Я долго искал у историков хоть какое-то подобие этой зловещей фигуры, сравнивал ее с Нероном, Балтазаром Коссой, Иваном Грозным и др. и у всех у них обнаруживал живые человеческие черты. Но подобия Горбачеву нигде нет. Он сам сделал себя “черной дырой” в общественных и личных связях, прорехой на человечестве.