Газета Завтра 189 (28 1997)

Газета

— Вас бы с моей женой свести, — слабо махнул он рукой. — Пошли азерам стаканы отдадим.

У азеров они отлакировались пивком, вяло попрощались и разошлись.

А события, между тем, уже давно развивались, абсолютно не сообразуясь с волей отельного индивида, тем более такого, как Шимон.

Пока Семен изливал душу, как выяснилось, мерзавцу, проходимцу и сволочи, его Маша пришла домой в скверном настроении. Несмотря на безусловную победу демократии в одной отдельно взятой стране, на душе у нее было муторно. Муж, хоть неудачник и тряпка, все ж был дорог ей, и нутром она чуяла некоторую его правоту в оценке прошлых и настоящих событий, но показать этого не могла. И вот она пришла домой — а мужа, к которому вдруг созрело ласковое словцо, нет.

Опять явится домой пьяный, будет нести чушь, она его облает и отправит спать на диван, — а где маленькая толика счастья, на которую имеет право любая женщина? И она в сердцах сняла с себя недавно купленную на толчке у универсама кофточку и бросила в тазик с водой, стоявший под ванной. Она даже не обратила внимания, что в тазик была предусмотрительно налита вода.

Посмотрев на себя в зеркало и не обнаружив следов омоложения, она машинально взглянула на тазик — и обомлела. От ее кофточки в тазике оставались лишь рукавчики, и те стремительно исчезали. Только теперь она унюхала странный запах, стоявший в ванной.

В гневе Маша схватила тазик и вылила его содержимое в туалет. Пусть я лишилась любимой кофточки — но и тебе не видать этой твоей дряни, подлец. Так она думала, жаря на кухне печенку. И еще она думала, что вечером уедет к родителям, куда был отдан на перевоспитание их сын Валерка.

Она услышала, как хлопнула входная дверь, но и не подумала выйти из кухни. Кого встречать? На кого смотреть? Точнее, на что смотреть?

“Видеть не могу эту пьяную ухмыляющуюся рожу! — распаляла она себя. — Уеду ночевать к маме. И даже жить! Печенку тоже с собой заберу”.

Она давилась слезами, и запах горелой печенки вконец заглушил миазмы неведомой жидкости, сожравшей кофточку.

Семен тоже не торопился на кухню. Смотреть на победившую демократию? Еще чего! Вот он достанет сейчас заначенную сигарету “Мальборо” и закурит. Пусть. Да, Семен курит только тогда, когда принимает сто пятьдесят, но он и не скрывает этого. Принял, и даже больше, чем сто пятьдесят. Но сегодня он, действительно, имеет право. Отныне страной и миром правит шершавый. Вот именно — шершавый!

Он достал из внутреннего кармана зимней куртки сигарету и спички, закурил и прошел в туалет. Пока устраивался на сиденье — сигарета погасла.

— Счас, — сказал он, — счас выкурим сигаретку и вдарим по сухарику. Победили, говоришь? А мы на вас положим…

Он чиркнул спичкой о коробок, прикурил и небрежно сунул ее в унитаз.

Взрыв, грохнувший в туалете, по силе вполне мог быть соотнесен с террористическим актом, которые устраивают друг дружке банкиры и бандиты в постсоветском пространстве. К счастью, дверь в туалете открывалась наружу, и Семен легко вышиб ее лбом. Она, эта дверь, оказалась настолько слабой преградой, что Семен вмазался еще и в стену коридорчика, едва не расширив его на метр-другой. Естественно, в обнимку с дверью он рухнул уже без сознания.

Маша не сразу поняла, что за сила отшвырнула ее от плиты и выбила оконные стекла. Она выскочила в коридор, увидела распростертое тело мужа — и закричала.

Ей показалось, что у Семена внизу живота ничего не было…

ПУТЬ ТЕАТРА — СУДЬБА АКТЕРА

На исходе

театрального сезона

беседуют

артист МХАТ им. Горького

Валентин КЛЕМЕНТЬЕВ,

критик Марк ЛЮБОМУДРОВ, журналист

Наталия ЯРЦЕВА

Наталия ЯРЦЕВА. Сегодня во МХАТе на Тверском бульваре собрана интересная труппа, много талантливой молодежи. Валентин Клементьев — он уже семь лет работает в этом театре — выдвинулся в ряд ведущих актеров. Но их творчество развивается как бы вне поля зрения критики, общественности. А ведь это — большой пласт нашей театральной культуры, наследники Станиславского.

Марк ЛЮБОМУДРОВ. Судьба МХАТа им. Горького, его творческие искания, репертуар, актерские открытия волнуют и увлекают. Это — форпост русской национальной культуры, один из рубежей современного Русского Сопротивления. Руководимый Татьяной

Дорониной, коллектив хранит и продолжает драгоценные сценические традиции основателей МХАТ — Станиславского, Немировича-Данченко, плеяды первых артистов.

Сегодня пространство русского театра заросло чужеродными сорняками, а почвенные, отечественные каноны уродуются и истребляются. Тем дороже идейно-эстетический консерватизм доронинской труппы, ее творческие достижения, искусство многих одаренных ее представителей, к каковым, бесспорно, принадлежит и Валентин Клементьев. “Первый сюжет”, “жан-премьер”, как сказали бы в старые времена.

Деятельность МХАТа на Тверском, действительно, — в зоне умолчаний. Такова судьба искусства, включенного в Русское Сопротивление. Но важно, что оно есть. Мужественным его борцом, художником “длинной воли” (по терминологии Л. Н. Гумилева) является Валентин Клементьев. Это Артист с большой буквы — Гражданин. Мне были всегда дороги и близки люди такого склада. Он, как и Татьяна Доронина, и иные их сподвижники, мог бы повторить знаменитые слова Станиславского: “Художественный театр — мое гражданское служение России”.

Сила его еще и в духовности, в нравственных основах личности. Клементьев — православный человек, православный артист.

Н. Я. Марк Николаевич, не странно ли такое словосочетание: православный актер?

М. Л. Не странно. Клементьев — глубоко русский художник. Давно известно, что наши исконные свойства вне православия по-настоящему раскрыться не могут. Не случайно именно Клементьева мы пригласили для встречи. О нем и о его театре — наш разговор. Пути театра и судьбы актерские неразрывно связаны.

Н. Я. Давайте предоставим слово Валентину Валентиновичу.

М. Л. Мой вопрос к нему: как вы понимаете природу и назначение театра в нашей теперешней, столь катастрофической жизни? Казалось бы, людям не до сцены, не до зрелищ. А народ в театр идет. В зале на Тверском посещаемость высокая.

Н. Я. Да и в других театрах тоже.

Валентин КЛЕМЕНТЬЕВ. Спасибо, что меня пригласили на этот разговор. Я получаю возможность высказаться перед зрителями, перед читателями как бы напрямую.

Я убежден, что место театра в жизни такое же, как было и 100, и 200 лет назад. Русский театр — особая часть нашей национальной действительности. В определенные периоды истории он становился как бы храмом нашей гражданской жизни. В иные годы снижался до уровня обслуживания власть имущих, работал на потребу толпы. Важно, однако, что прочный нравственный стержень в нем был заложен изначально. Природа русской сцены — есть искусство внутренней жизни человека, всегда идущее от сердца. Это — воплощение совести, высоких этических принципов.

М. Л. Названные вами особенности и меня сделали почитателем вашего театра. В нынешнем море антирусской и псевдорусской театральной стихии существуют считанные островки национального искусства. После всем сегодня очевидной творческой гибели Александровского театра и БДТ в Петербурге, остались: доронинский МХАТ, Малый академический, несколько московских студийных коллективов (например, театр “Глас” и некоторые другие)…

Н. Я. А что вы скажете о МХАТе имени А. Чехова?

М. Л. В последние сезоны я посмотрел у них ряд спектаклей, в том числе по классике. Они привели меня в ужас и вызвали глубокое возмущение, — в частности, лермонтовский “Маскарад”, о котором я писал на страницах “Завтра”. Эти спектакли сродни тем скульптурам-чучелам, которые выставлены в фойе ефремовского МХАТа и обозначены как Станиславский, Немирович-Данченко, Чехов, Пушкин. Более всего они напоминают огородные пугала. Тут хулиганство сознательное, целенаправленное глумление над культурными святынями. “Обыкновенная русофагия”, которая еще хуже “обыкновенного фашизма”. Спектакль по современной пьесе “Злодейка, или крик дельфина” — сущая дьяволиада, злорадное глумление над русским человеком. “Сношать тебя будем орально и анально”, — предупреждают главную героиню, но подтекст очевиден: “сношают” здесь, погружая в выгребную яму, матушку-Русь…