Газонокосилка-обличитель
Шрифт:
– Пустите меня, скоты! Пустите! Давайте по одному - я прибью каждого из вас!
Татуированный слуаг, что с дружками громил их лесной фригольд, провел по лицу Нобби ледяными пальцами - и этим пальцам ничего не было! Через несколько метров граф ап Скатах, первая по-настоящему крупная жертва Нобакона, с клинком из холодной стали прямо в сердце, просто кивнул своему убийце. Здоровые когти похожего на бифштекс гару прошили грудь редкапа, причиняя сильную боль. Нобакон даже не мог отдаться безумию как следует и впасть в гнев дракона. Он чувствовал каждое прикосновение. Каждый укоризненный взгляд. Припоминал каждую тень, что
– Мерзкая сука!
– завизжал шапка.
Он покинул изгаженный его усилиями особняк. Процессия оканчивалась там, где раньше зеленел лабиринт, но теперь - только черная, вытоптанная земля, из которой торчали кости, руки, ноги, головы, туловища, и разное оружие.
Нобби встречала раскуроченная выстрелом магнума газонокосилка. Не может, никак не может машина уметь смотреть с укором и ненавистью. И все же она именно что смотрела.
Последние из жертв дали ему обозреть себя - и повернули к ней лицом.
– Чего тебе надо?
– спросил Нобби.
Газонокосилка закашлялась. Как будто под ее винты угодила подушка.
– Покарать тебя.
– А, так ты гребаное правосудие? Тогда давай, вершись. По вашим меркам, я заслужил, - Нобакон оскалился и попробовал повернуть голову назад, но обрубок чьей-то руки уперся ему в щеку и насильно развернул лицом к газонокосилке.
Та откашлялась, прочищая моторчик:
– Итак, рекомый Нобаконом китэйн племени красных шапок... Убийца, жестокий, злобный и непередаваемо агрессивный. Можешь ли ты молвить в свою защиту?
Нобакон промолчал. Чертовы призраки кругом. Их глаза смотрели на него, и Нобби пришлось сделать над собой усилие, чтобы выкинуть весь бред в духе "вот этого я сперва лишил пальцев на ногах... а вот эту я изнасиловал, и, клянусь грезой, она просила еще..."
– Дамы и господа, феи и прочая дрянь! Я говорю вам, я, Нобакон, что проливал кровь не только по одной своей природе! И не столько потому, что мне нравится ее проливать! Я лил кровь по единственной причине! Что мир вокруг нас наполнен борьбой! Она проникает всюду, охватывает все. В ней или ты стоишь с гордо поднятой головой, или стоят на тебе, и тогда гордо будет поднята их башка, не твоя! А твою же поднимут, но... за волосы.
Нобакон сделал паузу, собирая в кучу нормальные мысли и прогоняя кровожадные абрисы.
– Я хороший боец, только и всего. Приговоренный к смерти всеми способами, вплоть до холодного железа. За мной бегает по пятам тайный сыск самого Давида! В нескольких штатах меня хочет упрятать в тюрячку человековое правосудие! И что я могу сказать, глядя на ваши мерзкие мёртвые хари?
Нобакон вдруг рассмеялся, и от этого газонокосилка чуть попятилась. Из раны, туда, где прошла пуля, посыпались маленькие искорки.
– И я так скажу: если бы я мог вернуть все, вообще все, назад, я бы сделал с каждым из вас тоже самое. Даже еще жестче. Я придумал бы сотню новых способов умертвить вас - и сделать это как можно больнее! Со мной вы бы запомнили, что такое агония; как звучит, когда твои суставы медленно прогоняют через чеснокодавилку; как хлопает раздавленное глазное яблоко и что значит оставаться живым, пока твои внутренности кто-то ковыряет руками через вспоротое брюхо! Я сделал бы все это, повторил, а потом отмотал время назад и снова повторил! Я - Нобакон! Я, китэйн племени красных шапок! Я, несломленный бунтарь, которого не сломает никогда, никто и ничто! Пока я дышу, я буду угрозой сытому для одних и голодному, кукишному для всех остальных порядку знати! Так что давайте, вперед, избавьте меня от головы! Но это вам не поможет. Потому что рано или поздно я вернусь. И тогда...
Он осекся, потому что его взгляд упал на Кесс. Та стояла, паря над землей, с вывернутыми в разные стороны руками и ногами, с заплаканными, большим глазами, а губы выпачканы кровью. Ее кровью...
– Ты убивал не только знать! Я всегда плевала на ваши с ними разборки. Я просто хотела мирно жить.
Она плюнула Нобакону под ноги.
– Но ты и твоя орава, этот Вольный батальон, вы вломились к нам в трод, хотя мы не могли отказать раненым в восстановлении. Вы обесчестили и убили меня, моего мужа, нашу дочь... Всех, чье сердце не сковала черная злоба, как у вас самих!
Сгусток прозрачной крови упал точно между пятками, и зашевелился, подобно студню.
– А, ты удивлена, Кесс?
– сказал Нобби.
– А я думал... Эта падаль всю войну не брала пленных. Эта падаль измывалась и унижала всех, кто посмел сохранить достоинство. Эта гнида приперлась, когда столетиями прежде бежала, поджав свои длинные хвосты. Когда устроила жестокую бойню, убив многих простецов только потому, что им приспичило спасти себя от банальности! А потом вдруг приперлась - и сразу стала тут самой главной! Они, эти дворяне, оставались мразью и падалью. И вы могли, вы должны были их добить! Всех! А мерзкие бошки вывесить прямо у входа, чтоб следующая знатная падла, пробегающая мимо, подумала, прежде чем соваться к вам! Но вы нет! Нет! Да у каждого из этих ублюдков руки были по локоть в крови! В крови тех, кого они кончили. В крови шапок, нокеров, слуагов, паков, троллей, эшу... богганов. А ты им, значит, бодягой синячки подмазала, шелошовка?!
– Довольно речей!
– хряпнула газонокосилка.
– Тащите его сюда.
Ее корпус разъехался в стороны, и прямо под ним обнаружились те самые ножи... Они завертелись, быстро-быстро, так что движения и не различить.
Нобби закричал, проклиная всех и каждого тут. Его сперва поставили на колени, потом - потащили прямо к вращающимся с большой скоростью лезвиям. Его волочили медленно, вспахивая острой мордой каждый дюйм к газонокосилке. Но все, что услышали призраки - это что он вернется, о да, он обязательно вернется, и тогда... Им лучше бы остаться в Аркадии навечно, чем рисковать тут, в землях Осени...
Когда он ощутил ветер и кусочки травы, набившиеся в широко раскрытые глаза, он закричал, надеясь раньше вцепиться в ножи. Эта игра должна была стать игрой по его правилам...
Он проснулся во дворе.
– Уууу ать тою...
– протянул он, выплевывая кусок корпуса газонокосилки. Все верно. Полностью голый, с верными клинками в руках, с кожей, плотно стянутой корочкой застывшего алкоголя и сукровицей, которую тревожно щекотал ветер, он набил полный рот пластика. Следующим укусом он вцепился бы в бритвенно-острые ножи, переварить-то не вопрос, но вот по дороге... даже его рту пришлось бы несладко.