Где эльфа последнего дом. Дитя во тьме
Шрифт:
Голод становился невыносим. Камир метнулся на слабый шорох во тьме, почти не осознавая того, что делает, и впился зубами в пойманную крысу. Вкус её крови был неприятен, горло сворачивалось спазмами, но эта кровь несла в себе жизнь, и отказываться от неё было непозволительной роскошью. Так голод хотя бы немного утих…
Издалека раздался душераздирающий вопль, это рассвет застиг Элана. Камир свалился на каменный пол, свернулся калачиком и закрыл уши руками, чтобы не слышать агонии заживо сгорающего вампира.
Да, это была месть, но эльф даже не представлял,
========== Дитя во тьме. Часть 11 ==========
Пробудился вампир, едва часы пробили полночь. Он поднялся, потянулся — машинально — и впервые за всё время пребывания в этом замке вздохнул с облегчением.
Его немного мутило от крысиной крови, но в целом чувствовал он себя отлично. К тому же стоило привыкать к такой еде: эльф совершенно точно поклялся себе, что больше не будет пить человеческую кровь.
Замок был пуст и страшен. Возле окна в нижнем зале эльф нашёл кучку пепла — всё, что осталось от князя. Сквозняк раздувал его, и пепел обычной пылью стелился вокруг. Никакого удовлетворения Камир не почувствовал. Пожалуй, он только явственней осознал, кем теперь является. Даже исполнив свою месть, даже убив источник всех его несчастий, он всё ещё оставался вампиром. Вот о чём ухмылялся князь: от проклятия никогда не избавиться, что бы он ни сделал! Ему вечно суждено оставаться кровопийцей.
Эльф застонал, схватился за голову. В гневе — или, быть может, в бессильной ярости — он принялся крушить всё вокруг, как будто хотел уничтожить всё, что могло напоминать ему о его горькой судьбе. Руки его покрывались ссадинами, но раны тут же исчезали, не причиняя боли. Болела душа, и никакая ярость не могла эту боль заглушить.
Вдруг Камир остановился, застыл, держа в руках какую-то вещь, которую он подхватил, чтобы разбить — да не разбил. Это была свирель, его собственная свирель, подаренная дриадой. Руки юноши задрожали, воспоминания захватили его, заставляя поднести свирель к губам и исторгнуть из неё музыку. Он не решался это сделать, сомневаясь, помнят ли его мёртвые пальцы, как нужно играть. Он просто боялся, что ничего не получится — узнать это было бы страшнее всего. Но свирель зачаровывала и требовала, чтобы он это сделал. Его пальцы помнили. Но музыка уже не была такой, как прежде: не было той лёгкости и волшебства, в неё влились все его страхи, вся его боль.
«Что ж, — мрачно подумал эльф, пряча свирель, — подходящий аккомпанемент для убийцы!»
Оставаться здесь не было смысла. Замок затхло дохнул ему вслед, когда он выскочил и помчался в лес, не разбирая дороги. Ветки хлестали его по лицу, эльф спотыкался, падал, поднимался и бежал дальше. Изнуряя себя, он пытался забыть о том, кем или чем он теперь был. Слёзы бы облегчили его страдания, но вампиры не могли плакать, и он лишь стонал от бессилия.
Лес вдруг кончился, теперь он мчался по полю, поросшему высокой суховатой травой. Волосы развивались за его спиной, ветер гулко отзывался в ушах голосом князя: «Ничто не снимет проклятия!»
Камир вдруг подумал, что если
Впереди был обрыв, даже пропасть, откуда поднимался густой промозглый туман. Эльф остановился на самом краю, взглянул вниз. У пропасти не было дна — так бы увидел её человек. Но эльф увидел, что дно пропасти черно и каменисто. По камням текла река, бурлила на порогах, образовывала водовороты, источала белёсый дым, который и поднимался вверх. Чахлый вереск ютился по её берегам, дальше простиралась черная бесконечная долина.
Не задумываясь, эльф шагнул в эту пропасть и рухнул камнем вниз. Падение было быстрым, пронеслась мимо каменная стена обрыва, разорвался в клочья туман. Камир упал на камни спиной, услышал, но не почувствовал, как хрустнули все кости, ломаясь от этого страшного удара. Но ничего не произошло, он уже и умереть не мог. Кости с лёгким треском сложились обратно, срослись, словно и не падал он вовсе.
На веки вдруг надвинулась свинцовая тяжесть, эльф невольно закрыл глаза и неожиданно для себя погрузился в какую-то зачарованную — иначе и не скажешь — дрёму. И ему приснился сон.
Будто бы сидел он в пещере, непроницаемой для солнечного света, да только вдруг разлилось по ней золотое сияние. Он в ужасе закрылся руками, но не солнечный свет ворвался в пещеру — это вошёл Оберон, окружённый золотым сиянием. Камир никогда не видел Оберона, но сразу же понял, что это он: золотом лучились его волосы, сияли солнцем глаза — ничего более прекрасного в мире существовать не могло! И будто бы Оберон промолвил, грустно взглянув на Камира:
— Вот каков ты сейчас, эльф Камир, из рода Торра.
— То не моё было желание.
— Знаю, знаю, но умирать тебе ещё рано. Не торопись с этим.
— Будущего у меня нет, меня самого уже нет, терять мне нечего — отчего же не торопиться?
— Найдётся, быть может, ещё будущее, — возразил Оберон.
— Таким, каков я теперь, будущего я не вижу.
— Так изменись, — пожав плечами, предложил Оберон. — Чего проще!
— Как?!
— Идём со мной. — Оберон протянул ему руку. — Я покажу тебе, что ждёт тебя в грядущем…
Оберон увлёк эльфа за собой, и они окунулись в солнечный свет. Вампир в ужасе попытался отгородиться, но свет не причинил ему боли, а тепло обнял и ласково подтолкнул в самую гущу сияния.
— Видишь? — с улыбкой спросил Оберон.
— Да как же такое возможно! — изумился Камир и проснулся.
Он приподнял голову и огляделся, с разочарованием понимая, что всё ещё лежит на камнях, а в нескольких шагах от него течёт река, неприязненно взирая на него. Полная луна сияла высоко в небе, её серебряные блики терялись в тёмных речных водоворотах. Эх, были бы это солнечные блики!
Вдруг на лицо эльфа упала тень, и к нему невесть откуда спустился большой взъерошенный филин. Птица опустилась на камень, захлопала крыльями, теряя перья, и захохотала.