Где папа?
Шрифт:
Мы молчим. Я не осмеливаюсь возмущаться про деньги. Они ведь все правы — никуда без них.
— Ир… А адвокат что говорит? Отпустят его?
— Никто не знает.
— Но надежда есть?
— Надежда есть…
Мы опять молчим. Вдруг Ирка порывисто вздыхает и обнимает меня. Я сразу вспоминаю нас с ней на этой кровати, прыгающими под музыку. Да, это всё-таки был Джо Дассен.
Я вижу в оконном стекле Костю. Он возникает на пороге. За окном темно, а в прихожей яркий свет, он хорошо отражается. Смотрит на нас. И тихонько уходит.
Ночью
А
Нужен мне человек «моего калибра» (папино словечко). Вот Андрюша — моего. Жаль, что всё кончилось.
Я лежала, смотрела на звёзды, которые ещё мы с Иркой приклеивали к потолку (у половины отклеились уголки), слушала, как у соседей внизу безнадёжно кричит ребенок, и вспоминала, как оно получилось с Андрюшей.
Часть 6
Андрюша
Андрюша ниже меня на голову. У него карие глаза, они постоянно слезятся, словно он хочет заплакать. Волосы у него тёмные, на них видна перхоть. Он вообще такой… неопрятный. Рубашка всегда мятая, чернота под ногтями, ботинки грязные даже в сухую погоду. Тетради и книги у него замусоленные, рюкзак в бурых пятнах.
Хотя я не знаю, может быть, вблизи все мальчишки такие. Я их, если честно, не разглядывала. Только Андрюшу, да и то не по своей воле.
Наша дружба (хотя я бы таких громких слов не произносила) началась со смешка.
Был диктант. И прозвучала какая-то длинная фраза про степь. (Андрюша сидит за моей спиной, на второй парте.) И он шёпотом сказал: «А степь через „а“ или через „у“?». Так, никому, он один сидит. Я не удержалась и хихикнула. Хотя обычно строю из себя немую и вообще на шутки одноклассников (тупые на редкость) не реагирую.
После уроков я, как обычно, отправилась в туалет — пересидеть, пока одноклассники одеваются внизу. Терпеть не могу, когда девчонки долго и манерно застёгивают ботинки, вздыхают, что поцарапали на этой дебильной физре маникюр, парни ржут и стреляют друг у друга сигареты, а потом все вместе договариваются пойти поиграть в автоматы или зайти к кому-то на «кинцо да музончик».
Поэтому я наблюдаю за ними из окна туалета. Потом спускаюсь.
На этот раз в раздевалке остался Андрюша. Он запихивал в рюкзак пакет со сменкой, пакет не влезал. Тогда Андрюша выложил учебники и затолкал пакет, но теперь не влезали учебники. Я собиралась пройти мимо, но увидела, что после всех его ухищрений из рюкзака что-то выпало. Белое, маленькое и твёрдое. Оно закатилось под стойку гардероба. Я наклонилась и вытащила белого зайца. Такого, с намагниченными лапками. Его можно прицепить куда угодно. Я только открыла рот, чтобы сказать Андрюше о зайце, как вдруг он резко обернулся, заметил игрушку у меня на ладони и схватил её.
— Дай сюда!
«Да пожалуйста!» — подумала я и рванула к выходу. И решила, что
Андрюша догнал меня у школьных ворот.
— Ну извини, — пробормотал он, — я думал, ты…
— Что?
— Да ничего. Я знаю, что тупо таскать его с собой.
— Просто это… мне папа подарил.
И дальше, по дороге домой, Андрюша неожиданно вывалил на меня всю свою историю. О папе-дальнобойщике. Который перевозил грузы. А этот заяц у него на зеркале сидел. Андрюшке, тогда трёхлетнему, зайка понравился, и отец снял ему с зеркала. А через некоторое время мама ушла от папы. И папа уехал в Питер. Возит грузы в Финляндию. А заяц этот дурацкий теперь живёт в рюкзаке.
— Ну это типа как… связь с ним, — бормотал Андрюша, — вроде телефона. Я вот думаю, у него наверняка есть другой заяц теперь.
— Это необязательно, — сказала я, решив, что другим зайцем он называет другого сына.
— Да нет! Это было бы круто. Понимаешь, у него заяц на зеркале, а у меня в рюкзаке. И мы этими зайцами как бы связаны. Как линиями телефонными. Бред, конечно, — хмыкнул он, поддавая ногой по камешку.
Я не знала, что сказать. Чувствовала я себя дико неудобно. Как будто тоже должна рассказать свою историю. Про то, как мне было плохо. Но я ничего не могла припомнить. У меня есть и папа, и мама, и сестра, хотя она бывает довольно противной, особенно рядом с Костей. И все они меня не обижают.
В общем, очень я себя по-дурацки чувствовала. Как на уроке, когда страшно чешется горло, а кашлянуть стесняешься, и пытаешься сделать это с закрытым ртом, и понимаешь, что выглядишь как идиотка.
— А ты на картонке где катаешься? — спросил неожиданно Андрюша.
— Со стороны моста, — соврала я.
Не катаюсь я на картонках по снежным горкам, но там видела пару раз девчонок на санках.
— Прикалываешься? Это ж для малышей. Хочешь, я тебе настоящую трассу покажу? Там реальные виражи.
Произнося это, Андрюша смотрел в сторону, на проезжающие машины, и слюна у него изо рта брызгала, и пальцы дёргали язычок молнии на пуховике.
— Я вообще не очень люблю… — начала я.
— Там полюбишь! — пообещал Андрюша, ещё яростнее дёргая язычок молнии. — Давай сегодня в шесть? Ну пожалуйста. Просто я сам это место недавно открыл, и так хотелось с кем-то поделиться, а…
Он оборвал себя, но я догадалась: сказать он хотел «а не с кем». И кивнула.
Как всё кончилось
Мы тогда здорово накатались. Склон у реки был крутой, с зарослями сухой травы и кустиками, торчащими из-под снега, и вот на них-то мы здорово подпрыгивали. Я себе всю попу отбила, а Андрюха порвал рукав пуховика, зацепившись за ветку какого-то большого куста, который мы старались объезжать. Но всё равно было круто, потому что когда я съезжала, то Андрей складывал руки рупором и кричал:
— Внимание, внимание! На старте команда бобслеистов из Южной Африки! Они в первый раз увидели снег и горки и сейчас отобьют себе все африканские конечности!