Где рождаются циклоны

Шадурн Луи

Мне вспоминается один образ: женщина, стоя на носу причаленного корабля, не могла оторвать взгляда от другой фигуры, на корме отплывающего парохода. Это было под жарким небом, в окаймленном пальмами порту. Ослепляющий свет искажал черты ее лица. Но она стояла неподвижно; она не протягивала рук; она знала, что все это бесполезно. Я долго наблюдал ее в мой бинокль. Она оставалась все в том же положе­нии и ее тонкий силуэт становился все более и более ро­зовым и. наконец, скрылся за линией воды на горизонте.

Иногда отчаливают ночью.

Пассажиры спят. В по­лусне чувствуешь глубокое содрогание, плавное дви­жение, слышишь шум цепей. Затем, вдруг, точно не­ведомая сила вас приподнимает, качает, снова опу­скает: корабль отошел. Как красиво отплытие ночью, в тишине! Оно приносит успокоение всему нашему существу.

Беззаботные или терзаемые тоской путешественники, те, которые ни о чем не сожалеют, а также и те, ко­торые сожалеют обо всем, особенно вы, беспокойные и любящие, для которых всякое расставание равносильно смерти, положите вашу голову на подушку и убаюкан­ные волной закройте глаза. Корабль выходит на простор.

Отплытие.

Серенький октябрьский день, спокойное море цвета аспидной доски, скорей лилового, чем голубого, оттенка. Бледно-голубые полосы неба проглядывают между туч.

Слышатся слова „Вест-Индия!“ и в них чувствуется горячее солнце. Каким далеким это казалось два дня тому назад.

Берега реки окутаны густым туманом. Около полу­дня показывается солнце и величественным светом озаряет отплывающих. Мы идем мимо унылых берегов, позолоченных его лучами. Но приходится снова остановиться в ожидании прилива. Ночью нас будит рев сирены. Корабль переполнен. Весь его облик носит особые характер, свойственный идущим к тропикам пароходам; на палубе видны экзотические личности, внушающие чувство беспокойства; нигде в другом месте их нельзя встретить.

Это все важные особы, как и полагается: посланник, бывший губернатор в колониях, епископ из Ко­лумбии, несколько экваториальных министров, и южноамериканское духовенство чуть не в полном составе. Они похожи на усатых макак, у них накрахмален­ные белые манишки, галстуки с бриллиантами. У одного трость с кастетом. Вот негритянка из Гваделупы, в по­лотняном платье, с красными и белыми полосами и с таким же бантом в курчавых, как шерсть, волосах. Две мулатки, одетые в черное с белым; одна с боль­шими серьгами из девственного золота; их желтые лица покрыты густым слоем пудры.

Красивая стройная женщина, в коричневой накидке, вывела прогуляться старого бульдога с серой мордой. Вчера вечером, когда мы еще шли по реке, мимо нас прошел пакетбот „Азия", освещенный, как собор. Вдали сверкали зеленые и белые огни Польяка. Зажи­гались маяки. Черные очертания берегов вырисовыва­лись на красноватом небе.

Азия! я мечтал о мелодии Равеля, о поэме Клингзора: „Потом я возвращусь мечтателям поведать о чудных приключениях моих!“

Первые впечатления.

Около курительной комнаты находится карта пла­вания, на которой ежедневно, в полдень, отмечается место, где мы находимся. Таким образом, изображаю­щий наш корабль маленький флажок каждый день будет подвигаться по Атлантическому океану, который мы пересекаем во всей его ширине.

На передней палубе негр играет на аккордеоне и пристукивает сапогами в виде аккомпанимента. Его сосед изображает ногами танец, в то время, как тело его остается неподвижным. Аккордеон наигрывает один из избитых мотивов мюзик-холлей.

Сегодня утром мы были в виду мыса Финистера и берегов Испании. Начиная с полудня вчерашнего дня, стало гораздо теплее. Сегодня утром чудная погода. Небо нежно-голубое. На горизонте небольшие перла­мутровые облака. Море перед кораблем залито солнеч­ным светом. На веревках сушится белье. Группы сол­дат кажутся белыми от яркого освещения. Одетый в красное, высокий негр поднимается и глядит на корму. Вода океана отливает темной синевой. За кормой тя­нется пенистая струя. Солнце играет на поднятых кораблем гребнях маленьких волн. Но море спокойно. Качка едва заметна. Полдень. Трудно оторваться от этого необозримого голубого круга, который то подни­мается, то опускается за бортом.

Соблазнитель.

Я ставлю мое складное кресло на палубе рядом с соблазнителем. Соблазнитель высокий, расхлябанный парень, который кончиком своего самопишущего пера ворочает миллионами. У него впалые щеки и желтый цвет лица от несварения желудка. Пьет только молоко. Кашляет. Но у него неограниченный кредит в банках на тропиках. Розовое дерево и золотой песок напол­няют его кассы. Вот он развалился на кресле и греется на солнце, в пиджаме из толстой материи, да еще укутанный в одеяло. Когда он встанет, то в своём слишком широком платье, болтающемся на его теле немного сгорбленный, с втянутым животом, он будет походить на большого худого коршуна. Каждое утро, при восходе солнца, он приходит сюда немного поси­деть. Он любит море.

Это пучек стальных нервов, в оболочке изношен­ного и тщедушного тела. Он был золотоискателем. Его мучила лихорадка, а дизентерия изъела его внутрен­ности. Теперь он богат, очень богат. Когда он говорит его худые жилистые руки гладят одеяло привычным жестом крупье.

Тихим голосом, с полузакрытыми глазами, развали­вшись на кресле, он диктует своей машинистке при­казы, письма, решает сложные задачи, где речь идет о коносаментах, о грузе, о расходах и договорах. „Все дело заключается в том, что деньги никогда не должны выхо­дить из кассы“, — говорит он. — „Дела подобны игре в шахматы: продажа в Сан-Франциско возмещает покупку в Три­нидаде". — Он ведет переписку со всеми частями света.

Он любит это положение тигра, выжидающего до­бычу. Выражение лица у него жестокое; нос большой, крючковатый; карие, блестящие глаза углублены; лоб высокий; усы взъерошены.

Кошка играет с мышкой. Соблазнитель любит играть с человеком — все равно будь то просто доверчивый малый или отъявленный плут! Сначала бархатная лап­ка, потом когти. И при этом какая коварная улыбка под длинными усами! Хороший ли он человек? Дур­ной ли? Это садист.