Где рождаются циклоны

Шадурн Луи

Тринидад.

— Вест-Индия! — пробормотал я, разваливаясь в бес­шумном автомобиле, мчавшем меня по узкой улице с многочисленными магазинами. Вот прекрасная лавка, где навалены пряности и табак из всех стран. Пахнет корицей и инбирем. Покупая папиросы „Капстан“, ко­жаный чемодан и морскую фуражку с большим ко­зырьком, я вспоминаю начало одной книги Конрада и испытываю чувство удовлетворения находиться в го­роде, где все можно достать, где все говорит о ком­форте и где сейчас, в холле отеля я получу освежаю­щий лимонад.

Но мы проезжали мимо довольно высокой серой стены. Сквозь полуоткрытую дверь видны железные решетки. Кажется это тюрьма. В ней даже есть пре­восходная виселица.

Здесь вообще довольно часто вешают, так как здесь очень много китайских и индусских рабочих. Саванна! Эта лужайка с белыми площадками для тенниса, окай­мленная темными горами, где под пальмами, банианами и манговыми деревьями мирно пасутся бесчисленные коровы, кажется пародией на швейцарские пейзажи. На скамейках сидят темнокожие кормилицы всех оттен­ков и белокурые дети. Вот целый пансион цветных де­виц. Вот индусы, выкрашенные красной и голубой кра­ской, и их жены, с тонкими чертами лица, с золотым кольцом, продетым в нос. Проходит партия арестантов, в. серых полотняных куртках и ярко-желтых шапках. На груди у них крупными буквами написано: „тюрьма"; они скованы попарно железными наручниками.

Виднеются дома среди ажурной зелени, с гроздьями цветов, красных, как пламя и цветов инбирного де­рева. Дома разного стиля, одни белые, совершенно про­стые, другие совсем, как на Ривьере. Есть даже на­стоящий шотландский замок. В королевском парке пьют чай и глядят па проезжающие экипажи. Скользят лег­кие автомобили. Одним из них управляет красивая белокурая девушка, с непокрытой головой; мелькают муслиновые платья и большие светлые шляпы.

Дальше негритянский квартал по дороге в Санта- Анну. Разбросанные маленькие деревянные хижины, все в цветах. И, наконец, китайский город, с низкими домами, кишащий народом, где подготовляются разные возмущения.

Но в Тринидаде царит порядок. У въезда в губер­наторский парк стоит конный полисмэн-негр, в белой остроконечной каске.

Вот целая семья индусов в автомобиле, женщины, с золотом в ноздрях, закутаны в яркий муслин.

Джонсон объясняет мне: — Это выскочки Тринидада бывшие кули, приехавшие на эмигрантском судне, ко­торые теперь стали миллионерами. Недавно в Ост-Индию ушел корабль, на нем было восемьсот пассажи­ров, скученных в междупалубном пространстве, как скот; всё возвращавшиеся на родину индусы. У некоторых в банках остались вклады в тридцать тысяч долларов.

Завтрак в клубе. Превосходная рыба и первосорт­ное вино.

Джонсон и его брат,—багрово-красные лица, — бес­конечно любезны, скупы на слова. Какой-то француз, одетый в куртку цвета „хаки“, с орденской ленточкой, что-то рассказывает, размахивая руками. Он, видно, пе­дант и как пустые люди, у которых не хватает аргу­ментов, беспрестанно повторяет: — Я подчеркиваю... я мог-бы без конца приводить примеры... мог-бы указать на тысячу случаев... — Это маленький, живой брюнет. Англичане слушают его и молча пьют.

Прошел дождь. Автомобиль мчится среди густой глянцевитой зелени, издающей сильный запах. Эта, про­питанная влагой, перегретая земля находится в со­стоянии постоянного брожения. Мы проезжаем мимо плантаций кокосовых деревьев, с их тяжелыми, похо­жими на стручки ветками, в тени которых висят точно огромные разноцветные орехи.

Вот рощи апельсинных деревьев. Стоит только про­тянуть руку, чтобы достать золотистый шар. Ручейки, с берегами, заросшими бамбуком, толщиной в челове­ческую ногу. Виллы, утопающие в цветах, разнообраз­ной окраски, темных, пурпурных и лиловых.

По грязной глинистой дороге, навстречу нам, идет плантатор. Это англичанин, с круглым, потным лицом. На нем открытая на шее рубашка и холщевые штаны.

В зубах трубка. В руке нож. Фетровая шляпа. Очки. Он смеется, протягивая открытую ладонь к кокосовому дереву, сучья которого гнутся от тяжести плодов. Все здесь растет без всякого ухода.

Солнце проглядывает сквозь тучи. Сильно пахнет землей. От ветки отрывается апельсин и надает с глухим шумом на кучу гниющих листьев. На небе радуга.

Порт. Длинный деревянный помост. Вечер насту­пает сразу. Быстро темнеет. Только между небом и водой остается небольшая светлая полоса.

Неполная луна дает лишь бледный слабый свет. Громадная черная туча расползлась двумя крыльями с красными полосами. Из моря выходит радуга и пе­ресекает пурпурное облако. Низко нависшее душное небо покрыто лиловыми и красными полосами. Непо­движные корабли кажутся точно нарисованными ки­тайской тушью, на медно-красном фоне.

В полумраке тихо проплывает парус.

От парохода на рейде ползут по небу скрученные полосы густого дыма.

Вода отливает кровавым цветом.

Мы стоим на набережной и в то же время на пороге другого мира. Проходят люди. Вот два молодых человека в шлемах; два золотоискателя. Они, вероятно, поднимутся вверх по Ориноко до Каррони. Последую ли я за ними? Они приглашают меня. Я от­казываюсь, но мне немного жалко. Мы обмениваемся карточками.

— „Вот мой адрес в Боливаре... Вам следовало бы отправиться в Сан-Фернандо и оттуда, верхом в Каракас, без дороги, прямо по Саванне. Великолепно! — Желаем вам успеха. До свиданья!"

Шлюпка переполнена. Мелькают белые одежды. При свете фонаря негритянки передают корзинки с апельсинами и розовыми бананами. Зеленый огонь на моле показывает, что путь свободен.

Лунный свет.

Море меняет свой вид. Оно волнуется, кипит, на темной поверхности его появляются гребни пены. Облака, в форме колонн, вырисовываются на прозрач­ном, зеленоватом, как озеро, небе. На короткое время все окутывается сумраком.