Где-то на Северном Донце
Шрифт:
Стреляет и сам лейтенант. Он посылает очередь за очередью, и там, где проходят его свинцовые строчки, остаются замершие человеческие фигуры.
Вдруг происходит неожиданное. Под одним из танков, идущих правой улицей, внезапно взбухает облако пыли. Танк подпрыгивает, затем кренится и медленно сползает в огромную воронку. Он лежит набоку, и с ленивца, поблескивая траками, сползает перебитая гусеница. Одна из мин «теллер» все-таки сработала!
Слышатся хлопки противотанкового ружья. Ильиных всаживает в обнажившееся броневое брюхо несколько смертельных зарядов.
Идущие сзади танки резко тормозят. Они пробуют развернуться, чтобы обойти воронку. Это их последний маневр. Гремит несколько выстрелов каллимуллинской противотанковой пушки, и танки замирают среди улицы. У одного разворочен бок, другой горит.
Пулеметный огонь обороняющихся продолжает косить пехоту. Редеют ряды орущих солдат. Остатки хмеля выветриваются из гитлеровцев, когда последний их танк останавливается, выбросив в небо черный стяг дыма. Несмотря на истеричные призывы офицеров и унтер-офицеров, они залегают, прячутся за развалины.
Вчерашнее повторяется. Лепешев чувствует, что сейчас никакая сила не поднимет фашистов с горячей, пахнущей порохом земли. Теперь можно получше рассмотреть, что творится слева.
Слева дела у немцев еще хуже. Там они не прошли и половины хуторка. Командир KB хоть и нервишки порой унять не может, но стрелять, оказывается, умеет. Три танка T-IV, уткнув хоботы пушек вниз, мертвыми коробками торчат среди развалин. За танками прячутся немецкие солдаты. По ним короткими очередями бьет тот самый одиночный пулемет, что первым встретил огнем бросившихся на штурм немцев.
Лепешев откладывает автомат в сторону. Берется за бинокль, старается рассмотреть отважного пулеметчика. Но ничего не видно, лишь две пилотки да щиток «максима» выхватывают линзы бинокля из обломков большого дома. Значит, пулеметчиков двое.
Лепешев опускает бинокль. Этих он должен спасти. Он не знает еще, как это сделать, но знает, что должен. И выручать пулеметчиков надо сейчас, пока немцы не пришли в себя, пока они инстинктивно жмутся к земле.
Невдалеке по залегшему противнику стреляет Глинин. Патронов у помкомвзвода теперь достаточно, и он щедро хлещет длинными очередями по копошащимся в пыли мундирам. Лицо при этом у бирюка такое, что у лейтенанта пропадает всякая охота подходить к нему. И злости, и угрюмости, и жестокого удовлетворения — всего в достатке на лице Глинина.
Все же Лепешев заставляет себя подбежать к помкомвзвода. Трогает его за плечо. Глинин сразу прекращает стрельбу, поворачивает голову, вопросительно, недовольно смотрит на лейтенанта.
— Посмотри. Видишь пулеметчиков, вон там, слева? — Лепешев подает ему бинокль.
Глинин смотрит в сторону развалин. Потом возвращает бинокль, кивает.
— Их надо выручить.
Глинин снова кивает.
— Мы прикроем огнем. Как думаешь, кого можно к ним послать?
Боец поворачивается к пролому в стене, долго разглядывает подходы к остову разрушенного дома. Наконец говорит буднично:
— Я пойду.
Лепешев не удивляется и не возражает. Он знал, что скажет Глинин, как знает и то, что никто лучше его не сделает дело.
— Готовься! — говорит лейтенант и, пригнувшись, бежит к танку. Глинин следует за ним. Пробегая мимо артиллеристов, они приостанавливаются. У стены лежат три трупа. Лица бойцов прикрыты пилотками. Четвертый лежит на шинели в стороне и громко стонет. У Каллимуллина на голове чалма из марли, он восково-бледен, но пробует улыбнуться Лепешеву. Лейтенанту расспрашивать недосуг, он машет рукой, чтобы раненого снесли вниз, и бежит дальше.
Командир танка понимает Лепешева сразу.
— Все семь осколочных целы! — кричит он из полуоткрытого люка. — Ладно. Пусть т-только поп-пробуют загавкать — заткнем г-глотку мигом!
— Добро. — Лейтенант оглядывается на Глинина.
Тот по-обычному хмур, но спокоен. Видимо, ничуть не сомневается — если немцы заметят его и откроют пулеметный огонь из садов — танковая пушка быстро заставит их замолчать.
Из пулеметной башни выскальзывает танкист с лопаткой, начинает торопливо скидывать землю с края котлована — расчищает сектор обзора. Лепешев одобрительно крякает: к основным средствам, которые будут прикрывать Глинина, прибавляется и танковый пулемет.
— Ну…
Глинин не любит церемоний. Не дожидаясь, что еще скажет лейтенант, он одергивает гимнастерку и идет в траншею. Лепешев провожает его взглядом. Вот так спокойно и буднично пойти на рискованное дело может только его помкомвзвода.
Лейтенант бежит в конюшню и пристраивается возле МГ-34. Все так же неистово бьют по залегшей в развалинах пехоте пулеметы и автоматы. Но Лепешев чувствует то напряжение, которое появилось в шуме боя. Он чувствует, что кроме него еще несколько десятков глаз тревожно глядят туда, где должна появиться фигура ползущего бойца.
И Глинин появляется. Он змеей скользит от воронки к воронке, сноровисто огибает глыбы саманных стен и не задерживается нигде, чтобы отдохнуть. В гуле выстрелов появляется новый голос. Лепешев напрягается, изготавливается к стрельбе. Но нет, это не немцы. Это нервной скороговоркой заговорил танковый пулемет. Лепешев с облегчением вздыхает. Глинин уже подползает к развалинам, в которых виднеются две пилотки и щиток «максима». Еще минута — и он исчезает, растворяется среди рухнувших стен.
Теперь Лепешев ждет главного. Он пристально вглядывается в обломки дома. Секунду за секундой отмеряет свой бег время. Никого не видно. От напряжения у лейтенанта начинает болеть шея.
Наконец они появляются. Впереди ползут пулеметчики, они волокут на шинели кого-то третьего. За ними — Глинин. Бирюк верен себе. Он тащит пулемет и патронную коробку. Нет чтобы вывести «максим» из строя, подхватить раненого втроем и быстро возвратиться к своим — жадничает! Эта жадность всем четверым может стоить жизни.
Где-то на середине пути между развалинами и траншеями, будто угадав мысли Лепешева, начинает стрелять по ползущим красноармейцам немецкий пулемет. К нему присоединяется другой. Пыльные фонтанчики вскипают рядом с Глининым. Тот, не ускоряя движений, сползает в воронку.