Где-то на Северном Донце
Шрифт:
Без команды все пулеметы обороняющихся переносят огонь на опушку сада, где мелькают вспышки выстрелов. Ухает танковая пушка. Взрыв. Вверх летят комья земли, куски дерева.
Лепешев не стреляет. Он внимательно глядит на развалины, готовый в любое мгновение нажать на спусковой крючок, если появится где-нибудь ствол винтовки или автомат. Но они не появляются. Лейтенант косится налево. Пулеметчиков уже не видно, — видимо, подползли к траншее. А это что? Лепешев таращит глаза, ругается.
Это уже мальчишество. Установив «максим» на краю воронки, Глинин бьет короткими очередями по саду. Лейтенант вскакивает, ноги сами собой несут его на другое крыло здания.
— Глинин! Сейчас же в расположение! — во всю мочь кричит он.
Боец не слышит. Лейтенант выдергивает из кармана свисток, свистит, раздувая щеки. Глинин наконец-таки оглядывается. Лепешев грозит ему кулаком, показывает жестами, чтобы шел в укрытие. Глинин кивает, достреливает ленту и неторопливо подымается. Он даже не пробует маскироваться. Идет во весь рост, таща по изрытой, перепаханной взрывами земле тяжелый «максим».
— Ну погоди! Я тебе покажу! — бормочет Лепешев, когда помкомвзвода спрыгивает в траншею, и еще раз грозит ему кулаком. — Я тебе такой фитиль вкачу… — Наказывать бирюка Лепешев, конечно, не собирается. Ругается от облегчения.
XI
Под вечер в блиндаже Лепешева неожиданно появляется генерал Федотов. В это время лейтенант с Глининым наблюдали за развалинами. Там неспокойно. Слышится звяканье лопат. То и дело гремят винтовочные выстрелы, короткие пулеметные очереди. Немцы пришли в себя. Они — не в пример вчерашним автоматчикам, — очевидно, не собираются отступать в сады, прицельным огнем держат обороняющихся в постоянном напряжении.
— Беспокоят?
Лепешев оборачивается. Увидев генерала, вытягивается, вскидывает руку к пилотке.
— Не надо никаких докладов, — опережает Федотов. — И так все ясно. Агрессивно себя ведут?
— Так точно, агрессивно.
— Ну, присаживайтесь, поговорим.
Глинин бочком направляется к выходу.
— А-а! — весело произносит генерал. — Это и есть наш геройский помкомвзвода?
— Так точно.
— Красноармеец Глинин! — Боец по-уставному козыряет, щелкает каблуками.
— Весьма приятно видеть вас живым и невредимым, красноармеец Глинин, — продолжает улыбаться Федотов. — Опять спешите, опять дела?
— Так точно.
— Ну что ж… — Генерал смотрит на Глинина, вдруг перестает улыбаться, замирает на какое-то мгновение. — Что за фантасмагория… — Он делает быстрый шаг к бойцу, пристально глядит ему в лицо. — Василий Степанович?! Да как… как вы…
Что-то дрогнуло в лице Глинина, он расслабляется, но тут же спохватывается, сжимает пальцы, хмурится, лицо принимает обычное непроницаемое выражение.
Лепешев с изумлением смотрит на своего помощника — он прекрасно знает, что зовут того Иваном Ивановичем.
— Как же это, Василий Степанович?.. — Генерал изумлен и растерян еще больше Лепешева. — А я считал вас…
— Извините, товарищ генерал, меня зовут Иван Иванович, — хрипло говорит Глинин. — С кем-то путаете.
— Путаю? — Федотов беспомощно оглядывается на Лепешева.
— Имя-отчество красноармейца Глинина действительно Иван Иванович, — подтверждает лейтенант.
— Хм… Вот как!.. Поразительное сходство. Уму непостижимо!
— Разрешите идти, товарищ генерал?
— Что ж… коль так… Идите, красноармеец Глинин.
Четкий поворот на этот раз у Глинина не получается. Он стукается локтем о стену, оступается, машет рукой и, ссутулившись, уходит из блиндажа.
— Вот так дела!.. — Генерал садится на ящик, закуривает, угощает Лепешева. — Бывает же такое сходство…
— Кого он вам напомнил? — интересуется лейтенант.
— Да так… Давнее. Одного человека… — Федотов задумывается, забывает о папиросе, которая дымится у него меж пальцев.
Лепешеву неудобно садиться в его присутствии, он продолжает стоять, смотрит на размышляющего генерала. Ночью он показался лейтенанту старым, очень больным, и сейчас Лепешев удивляется метаморфозе, происшедшей с ним при дневном свете. Лицо у Федотова молодое, лишь сильно утомленное, ему не больше сорока — в светлых волосах ни сединки.
— М-да… — Генерал встряхивается. — Время идет… Так, говорите, агрессивно себя ведут?
— Агрессивно. Очевидно, сосредоточиваются в крайних развалинах. Готовятся к броску. Во всяком случае, стараются трепать нам нервы, держать в напряжении.
— Понятно. Подхода подкреплений не наблюдалось?
— Не наблюдалось. Наоборот. Артиллерию отсюда противник снял. Часть минометов тоже.
— Говорите, снял?
— Да. Колонна ушла на север.
— Вот как… — Федотов морщит лоб, что-то обдумывая. — Большие потери за день?
— Пять убитых, семнадцать раненых. В основном от огня танков.
— Очень удачно. Вы правильно сделали, что на время бомбежки и обстрела вывели людей с позиции, — хвалит генерал. — У нас на реке потерь было гораздо больше. Потрепали «юнкерсы» наш «флот» прилично… — Он усмехается. — Остались понтон и три плота. Ну да на вас хватит.
— Хватит, — соглашается Лепешев.
Снаружи доносится несколько винтовочных выстрелов.
— Они хулиганят?
— Они.
— М-да… А я пришел проститься с вами, лейтенант. Когда еще придется увидеться… не знаю.
— На том берегу встретимся.
— Едва ли… — Выражение лица Федотова становится озабоченным. — Я тоже так думал, но… человек предполагает, а война располагает. Нам приказано занять оборону в другом месте. Наверное, там, куда ушла немецкая артиллерия. Люди даже не успели отдохнуть.
— Плохо.
— Да, плохо, лейтенант. При этом я должен забрать у вас своих людей: и артиллеристов, и танкистов, и телефонистов. И пушку заберем.
— Так. — Лепешеву новость не нравится.
— Сколько у вас останется своих людей?