Где-то на Северном Донце
Шрифт:
— Ну, тогда полная ясность. — Глинин ненадолго замолкает, затем хмуро повторяет: — Тогда полная ясность. Отобьем атаку — давайте к реке. Я вас прикрою. Оставьте мне ручной пулемет, несколько заряженных дисков и с десяток гранат.
— Почему именно вы? — вырывается у Лепешева.
— Мне кажется, я лучше любого другого справлюсь с этим делом. Притом я отлично плаваю и ныряю. Долго могу быть под водой.
— Но как же… Как же так, почему вы? Может остаться кто-то другой… — Лепешев бормочет эти слова, хотя сам знает, что надежнее Глинина переправу взвода никто не прикроет.
— Останусь
Лепешев сжимает здоровой рукой мосластые, грубые пальцы его.
— Послушайте, Иван Иванович… Простите… Василий Степанович… — Волнение, какого Лепешев давно не испытывал, мешает ему говорить. — Не сердитесь, но я сегодня случайно слышал ваш разговор с генералом Федотовым. Я шел к Каллимуллину и…
— Ну и что? — В голосе Глинина ни досады, ни обычной официальности.
— Так вот, Василий Степанович… Я не знаю, что там у вас когда-то произошло, не знаю, почему вы носите чужое имя… Мне на это наплевать! Я знаю главное: вы — наш советский человек, на все сто процентов наш, без всяких скидок. Я вам верю!
— Спасибо, лейтенант. Я знаю, что вы хорошо обо мне думаете.
— И я считаю, Василий Степанович… — Лепешев продолжает тискать пальцы Глинина, — вам надо переправиться. Вы должны обязательно выйти живым из этой войны, вы обязаны доказать… я не знаю кому и что… Но люди должны знать, какой вы есть! Не подумайте, что я перестраховываюсь, боюсь ослушаться полковника Савеленко. Для вас, для самого вас сейчас это крайне необходимо!
— При чем тут Савеленко… — досадливо бурчит Глинин. — Он по-своему прав. Я немного погорячился… Не надо было. Полковник и сам понял, что отдал ошибочный приказ. И вообще я ему не завидую… Ему сейчас ой как не сладко.
— Да, не сладко, — соглашается Лепешев, вспомнив, с какой грустью прощался с ним полковник у реки, как ссутулился, шагнув на плот.
— Он неплохой человек, наш комдив. С заскоками, но неплохой, — продолжает Глинин. — Только… только выбрал он себе не ту профессию. Не по призванию. Быть кадровым командиром — тоже нужно иметь призвание. Иначе…
— Вроде бы неплохой, — соглашается Лепешев. — Но… Но тем не менее я обязан завтра доставить вас в штаб дивизии.
— Знаю. — Глинин вздыхает. — Ничего. Я сам точно так же поступил бы на его месте. Ничего… Не такое со мной бывало.
— Но все же…
— Сколько вам лет? — неожиданно теплым голосом спрашивает Глинин.
— Мне? — Лепешев теряется. — Мне… двадцать три.
— А мне сорок шесть… — Лепешеву кажется, что Глинин грустно и задумчиво улыбается в темноте. — Я как раз вдвое старше тебя, Коля… — Это неожиданное «ты» не вызывает в Лепешеве протеста. — И я многое пережил. Четыре войны не в счет.
— Почему четыре?
— Испанскую считаю. — Глинин долго молчит, что-то вспоминая и обдумывая, потом предлагает: — Если тебе это интересно, я могу рассказать об одном человеке… Тебе первому, может быть, последнему. Мало ли что может случиться…
Лепешев понимает, о каком человеке хочет рассказать Глинин, и еще сильнее стискивает его пальцы.
— Я не считаю это обязательным. Не считаю, Василий Степанович. Но если вы находите нужным, если станет легче…
— Пожалуй. Хочу, чтобы стало легче. — Глинин опять ненадолго замолкает, потом незнакомым, подобревшим голосом рассказывает: — Жил один человек. Воевал в первую мировую прапорщиком, затем воевал в гражданскую командиром полка, комиссаром бригады… В общем, кадровый военный. После победы Советской власти этот военный учился в академиях, командовал бригадой, дивизией и даже корпусом. Занимал еще ряд важных армейских должностей. Когда началась гражданская война в Испании, он добровольно поехал туда защищать свободу, бороться с фашизмом. А потом… — Глинин осекается.
— Что потом?
— Потом была финская кампания…
— Ну и что?
Глинин опять долго молчит, размышляя, очевидно, о чем-то трудном и важном.
Лепешеву начинает казаться, что помкомвзвода уже жалеет о своей откровенности, как Глинин вдруг говорит без всякой связи с ранее сказанным:
— Плохо, когда человеку все легко дается. Оп расхолаживается, психологически разоружается, теряет чувство самоконтроля, лишается самого главного, необходимого всякому настоящему человеку, — способности знать себе реальную цену. Во всем. И в деле, и в обыденной жизни, даже в дружбе и любви… — Глинин глухо кашляет, щупает повязку, длинные фразы даются ему трудно. — Мне слишком легко все давалось. Повышение следовало за повышением, среди сослуживцев я считался порядочным человеком, добрым товарищем и способным командиром… В конце концов я сам в это поверил. Без оглядки…
Смутное беспокойство охватывает Лепешева, он сильнее стискивает пальцы помкомвзвода.
— Так вот… Во время одной из операций дивизия, которой я командовал, действовала совместно с другими соединениями. Взаимодействие в должной степени отработано не было, условия наступления были тяжелыми — в итоге поставленных задач мы не решили, а соседи понесли потери. И тут в горячке командование обвинило меня и мой штаб в провале операции, все напрасные жертвы отнесло на мой счет. Ты знаешь, как это бывает на фронте.
— Представляю, — Лепешеву вспоминается, как ему самому даже в мелких взводных делах случалось пороть горячку.
— Позже, когда остыли, выяснилось, что ни я, ни мой штаб не виновны, что ошибки и медлительность допустили другие командиры, а в тот момент… Я чувствовал, что сделал все возможное, и потому очень обиделся. Не захотел понять обстановку, не захотел понять состояние других, не захотел подождать. Нагрубил командованию, оскорбил некоторых товарищей. Знаешь, конечно, что из этого получается…
— Знаю.
Глинин тяжело вздыхает, заглядывает в амбразуру, и Лепешеву почему-то кажется, что помкомвзвода прячет от него лицо.
— Разгорелся конфликт. Меня откомандировали из действующей армии в наркомат, а там кому-то пришла в голову идея назначить меня начальником тыла одного из военных округов. Как я ни протестовал — приказ есть приказ. Пришлось ехать…
— И справились?
— Куда там… — Глинин безнадежно машет свободной рукой. — Служба тыла — служба сложная, нелегкая служба. Без специальной подготовки в ней долго не накомандуешь. Так и случилось со мной. Запутался, нарубал дров…