Где-то на Северном Донце
Шрифт:
Лепешев до малейших деталей обдумывает свои предстоящие действия и поглядывает на часы. Немцы 1942 года пока что мало отличаются от немцев 1941-го. Они будут вести огонь или 15, или 30, или 45, или 60 минут. Немецкая аккуратность. Много прольется немецкой крови, пока они изменят своим привычкам.
Пятнадцать минут проходит. Артиллерия продолжает обстреливать конюшню и развалины. Лепешев закуривает вторую сигарету. На всякий случай вынимает из нагрудного кармана свисток.
Медленно ползет минутная стрелка. Лепешев смотрит на нее и думает о том, что, может быть, вот это маленькое, в три пятиминутных деления, расстояние на циферблате, которое стрелка должна проползти, измеряет остаток жизни, отведенной ему военной судьбой.
Громовой взрыв и всплеск пламени перед амбразурой швыряет всех находящихся в блиндаже на глинистый пол. Лепешев скатывается с лежанки. С визгом проносятся над головой осколки и врезаются в земляную стену. Падает стереотруба. На свалившихся в кучу людей сыплются обломки кирпича. Блиндаж заволакивается пылью, угарным запахом взрывчатки.
Первым приходит в себя Лепешев. Он садится на плащ-палатку и, встряхивая головой, глядит, как в помутившемся свете фары копошатся на полу остальные. Они оглушены сильнее лейтенанта (сидели выше и ближе к амбразуре) и потому дольше не могут прийти в себя.
Лейтенант протягивает руку, помогает подняться Глинину. Тот в свою очередь помогает другим. Через несколько минут слышатся первые неуверенные смешки и взаимные подначки. Это уже нервы. Бывалым людям, на которых внезапно дохнула смерть, не остается ничего другого, как смешком и подначкой замаскировать свое глубокое потрясение.
— Т-ты за что меня б-боднул, м-молодой человек? — обращается танкист к чернобровому телефонисту Сергееву.
Молодой боец растерянно моргает длинными ресницами и не может произнести ни слова. Его товарищ тоже бледен, растерян.
Каллимуллин хлопает себя по карманам, строго спрашивает:
— Портсигар куда-то пропал… Ты его, случаем, не проглотил?
Сергеев продолжает моргать.
Командиры и Ильиных хохочут.
А Лепешев опять смотрит на часы и думает, что если бы не Глинин, едва ли кто-нибудь хохотал сейчас здесь. Это бирюк заставил отчаянно ругавшихся телефонистов дополнительно углубить блиндаж, оставив лишь узкую земляную приступку у амбразуры. Это он так рассчитал наклон и ширину амбразуры, что залетающие осколки не рикошетят о кирпичное перекрытие, а вгрызаются в мягкие земляные стены. Глинину, этому молчуну, обязаны все сидящие здесь. Но они не обращают внимания на помкомвзвода, смеются над юными телефонистами, которые наконец-таки начинают улыбаться. Да Глинину и не нужно их внимание. Он с обычным хмуро-бесстрастным выражением на лице набирает полный рот воды и сбрызгивает пол, как женщины сбрызгивают перед утюжкой пересохшее белье. Сбрызгивает раз, затем другой. Пыль оседает, воздух в блиндаже свежеет.
Лепешев смотрит на часы. Скоро полчетвертого. Надо готовиться. Он встает, одергивает гимнастерку, сует в губы свисток. В блиндаже становится тихо. Поднимается Каллимуллин, поднимаются танкист и Ильиных. Они не смотрят друг на друга, лица их серьезны, сосредоточенны. Сейчас начнется бой, и в этом бою у каждого свои обязанности.
Лепешев смотрит на часы, не слухом, а каким-то шестым чувством угадывает, что гаубицы дали последний залп. Он стремительно выбегает из блиндажа и дает долгий, протяжный свисток.
В здание конюшни вбегают бойцы. Они прыгают в полуобвалившиеся траншеи и где бегом, где ползком пробираются по ним к своим стрелковым ячейкам.
Когда все на своих местах, Лепешев позволяет себе оглядеться. В здании хаос. Одна из противотанковых пушек лежит на боку. Передняя стена стала на четверть ниже, а кое-где вообще разрушена почти до фундамента. Между стенами несколько глубоких воронок.
Но Лепешева не огорчают причиненные бомбежкой и обстрелом разрушения и потери. Он радуется, что догадался отправить бойцов в укрытие, и в который раз говорит себе: если воевать с умом, то немец не страшен со всей его многочисленной техникой.
Грохот и лязганье заставляют лейтенанта забыть обо всем. Он бросается к ближайшему пролому в стене.
По обеим дорогам, набирая скорость, ползут из-за деревьев танки. За ними вплотную следует пехота.
На позиции тихо. Теперь дело за Лепешевым. Все ждут его команду.
Лейтенант выжидает. Он ждет, когда танковые колонны начнут втягиваться в хуторские улочки, когда основные силы следующей за ними пехоты вывалят из-за деревьев.
Из развалин начинает бить по пехоте пулемет. Он одинок, сиротлив, этот дробный стук в нарастающем реве и лязганье танков. Танки с ходу открывают пушечный и пулеметный огонь по развалинам. Будто подхлестнутые тявканьем пушек, быстрее бегут солдаты, новые группы их появляются из-за деревьев, и вот уже по всей ширине садов, от берега до берега, катятся к развалинам волны серо-зеленых мундиров.
Пора. Лепешев дает сигнал.
В который уже раз содрогается мыс, встречая свинцом и сталью наступающего противника.
Лепешев кладет свисток в нагрудный карман, берет наизготовку автомат. Теперь все зависит от его бойцов. В действие вступил ПЛАН, и лейтенант бессилен что-либо изменить в стихии разыгравшегося боя. Теперь он такой же рядовой стрелок, как и другие.
Танки идут. Выбив огромный сноп искр, рикошетом ударяет в башню головной машины снаряд. Ответно ухают танковые пушки. Взрывы гремят где-то невдалеке от Лепешева. Вздрагивает стена, роняя на пилотку лейтенанта мелкую крошку. Он машинально прячет голову, а когда поднимает ее, видит, как из развалин встает во весь рост красноармеец и, тяжело взмахнув рукой, швыряет под гусеницу передового танка массивную связку гранат. Яркая вспышка. Летят в стороны комья земли и железа. Танк дергается, оседает на правый борт и замирает на краю улочки. Раскинув руки, красноармеец лежит плашмя поверх саманных обломков и не двигается.
Злобно бьет по конюшне пулемет замершей махины. Пули щелкают по стене. Второй танк притаился за головным, из пушки вырывается бледный язычок пламени. Вздрагивают стены, снова осыпает плечи и натянутую на уши пилотку Лепешева мелкой крошкой. В конюшне кто-то стонуще кричит.
Короткий хлопок противотанкового ружья. Тотчас ухает «сорокапятка». Сизый дымок вырывается из-под жалюзи второго танка. Он вдруг взвывает и, обогнув флагманскую машину, на максимальной скорости мчится к траншее. Навстречу ему летят связки гранат, но дымящаяся громадина не прекращает свой бег. Она наползает на траншею рядом с остовом сгоревшего накануне бронетранспортера, переползает ее и начинает разворачиваться.
«Будет утюжить!» — У Лепешева холодеет спина. Он отцепляет от ремня противотанковую гранату и, пригнувшись, бежит к краю здания.
Гулкий взрыв. Волна горячего воздуха опрокидывает Лепешева. Над ним жужжат осколки. Переждав немного, лейтенант очумело подымает голову. Танк полыхает. Сорванная взорвавшимися боеприпасами, башня валяется за траншеей. Лепешев бежит назад, к брошенному у пролома автомату.
Флагманская машина тоже горит, но мимо нее проползают еще три танка. Они петляют по узкой улочке среди развалин, из которых уже никто не встречает их гранатами. Вслед за танками перебежками продвигается пехота. Ее косит кинжальный пулеметный огонь, но из садов, со штыками наперевес, высыпают новые группы орущих пьяных солдат. Серо-зеленые мундиры захлестывают развалины. То там, то здесь между остовами разрушенных мазанок закипает свалка. Уцелевшие защитники промежуточной позиции дорогой ценой отдают свои жизни.