Гексаграмма
Шрифт:
— Мои приветствия гостю с той стороны пустыни, — произнесла женщина. — Мы очень рады видеть у себя дома того, кого принимает сам император. Я разрываюсь от стыда, что в отсутствии моего сына вам не было оказано надлежащего приема под этой крышей. Осмелюсь ли предложить вам поучаствовать в нашей скромной трапезе?
Альфонс скосил глаза на Мэй.
Она стояла с совершенно каменным лицом, и он мог бы поклясться, что, под длинными рукавами желтого халата кулаки девочки были сжаты. Ей, несомненно, очень не хотелось, чтобы Альфонс принимал это приглашение и вообще разговаривал с ее бабкой. Но поделать она ничего не могла, и Альфонс тоже не представлял, как вежливо отклонить приглашение в такой ситуации.
Поэтому он только сказал:
— Это я почту за честь отобедать в столь древнем и славном доме, — и этим почти полностью исчерпал свое знание синских церемониальных фраз.
Пир в клане Чань оказался, на взгляд Альфонса, примерно таким, каким и должны были быть церемониальные пиры в Сине — очень длинным, очень затянутым и совершенно несъедобным. Слава богу, в Очарованном дворце ему не приходилось участвовать в подобных: там Лин угощал всех у себя в покоях запросто. А тут!
Во-первых, Чань, видимо, пытались пустить пыль в глаза заезжему гостю и наставили каких-то сумасшедших церемониальных блюд, вроде супа из ласточкиных гнезд, о котором Альфонс только читал, но который ему ни разу по приезде в Син не довелось попробовать. Он даже заподозрил, что, может быть, бабушка Мэй вычислила его приход — ну не может же быть, что это у них рядовой запас из погреба!
Во-вторых, каждое такое блюдо полагалось хотя бы попробовать, чтобы не обидеть хозяев.
В-третьих, под холодными взглядами госпожи Юэ у Альфонса кусок в горло не лез.
На «пире», как ни громко он назывался, присутствовало всего несколько человек. Кроме Альфонса и Мэй, которая почему-то примостилась в самом дальнем углу и почти ничего не ела, за маленькими столиками на одного сидели уже упомянутая госпожа Юэ, а еще совсем дряхлая старушка, которую Мэй почтительно называла «бабушкой Лоа», а Юэ — просто «госпожа». Деда Мэй, нынешнего главы клана Чань, Альфонсу так и не показали. Зато были госпожа с неразборчивым именем, что-то вроде компаньонки госпожи Юэ, и важный толстый господин, помощник господина отсутствующего господина Сымы. Альфонс окрестил этого помощника «премьер-министром».
У Альфонса сложилось впечатление, что этот толстый господин всего боялся: он то и дело кидал на Юэ опасливый, душный взгляд, а потом низко склонялся над едой.
Юэ величественно молчала, время от времени произнося что-нибудь светское, компаньонка и «премьер-министр» тоже изображали рыб. Бабушка Лоа единственная трещала без умолку.
Была она маленькая и сухонькая, вроде бабушки Пинако, но та умудрялась при своих габаритах казаться степенной, а эта даже попыток не делала. Ела она быстро, с видимым аппетитом, глазками стреляла во все углы, и за первые пять минут успела рассказать Альфонсу, какие она в молодости вышивала пояса, и что сейчас нравы-то совсем не такие, как при позапрошлом, давно почившем императоре, ее отце, и что ниток-то для основы нужно класть четыре, а не три, и что такой золотой краски для драконов ныне уже не достанешь, а вот сталь-то добрая подешевела, а вы не видели, как моя правнучатая племянница Мэй метает кунаи, уважаемый гость? Ведь не каждая девушка так метнет, и не каждый юноша, а я уж в этом толк понимаю!
Альфонс решил, что Юэ не очень-то нравилась болтовня Лоа. Но отчего-то она терпела: может быть, из-за высокого статуса старухи (как-никак, старшая за этим столом, да еще и принцесса императорской крови!) А может быть, просто считалось, что к впавшим в маразм родственникам нужно обращаться уважительно…
Однако в маразме бабушки Лоа Альфонс усомнился, когда обнаружил, что вынужден в шестой раз уклоняться от ответа на вопрос об аместрийском институте государственных алхимиков. Если первый раз интерес еще можно было счесть случайным, то второй и даже третий… Для чего старушка наводила его на этот разговор? Мэй рассказывала ему о бабушке Лоа, и Альфонс был уверен, что она точно так же рассказывала и ей о нем…
Если только престарелая принцесса зачем-то решила как-то донести те же сведения до дражайших родственников.
Альфонс решил пойти ва-банк:
— Нет, что вы, почтенная, — ответил он максимально светским тоном, — сам я никогда в алхимиках государственных не состоял. Когда старший мой брат сдал туда экзамены, мы решили, что одного государственного алхимика в семье — вполне достаточно.
— А сами вы! — живо заинтересовалась старушка. — Такой умный и прилежный юноша, так хорошо говорит по-сински! А-я-яй, не говорите мне, что не могли бы сдать такой важный государственный экзамен, хоть с третьего, хоть с седьмого раза! Многие замечательные мужи и по десять раз сдавали, и где они теперь? Разве мне, глупой женщине, рассуждать!
Альфонс запоздало сообразил, что, говоря об экзамене на госалхимика, употребил тот же термин, что использовался в Сине для государственных чиновничьих экзаменов. Хоть власть в стране уже лет триста или четыреста принадлежала кланам, а не государственному аппарату, реставрацию которого затеял Лин, все-таки государственные экзамены оставались важным социальным лифтом. Часть сдавших их поступала на службу к Императору, других приглашали к себе знатные и могущественные кланы…
— Просто Аместрис немного другая страна, чем Син, — пояснил Альфонс. — Быть государственным алхимиком — почетно, но это значило бы, что придется воевать и убивать. А я человек миролюбивый, меня более всего интересует наука и ее развитие… Мой уважаемый старший брат, — Альфонс нарочно постарался подчеркнуть голосом авторитет старшего родственника, мысленно ухмыльнувшись — узнал бы Эдвард, как он тут его величает, нос бы задрал, — счел, что достаточно одному из семьи нести тяготы военной службы, предоставив мне свободу исследователя…
— И ваш брат сейчас как раз… что… несет тяготы? — живо заинтересовалась старушка.
— Да, вроде того, — серьезно ответил Альфонс. — Понимаете, я не вправе рассказывать…
— Ну конечно, конечно! А вот скажите, Альфонс, знаете ли вы у себя в стране, так сказать, людей, приближенных к небесному престолу? Здесь, я слышала, вас принимает сам Император…
— Это слишком громко сказано. Но я надеюсь, что действительно смогу послужить императору Лину… Что же касается нашей страны, то могу сказать, что мне довелось принимать участие в совещаниях генералитета, — произнес Альфонс, стараясь не рассмеяться.
Конечно, то, что он присутствовал при перебранке генералов Армстронг и Мустанга в военном госпитале после победы над Отцом гомункулусов, вряд ли можно считать участием в государственных делах, но формально все верно.
— К тому же, — продолжил Альфонс, — у меня были письма для императора от его превосходительства генерала Мустанга, это командующий военным округом…
— О, генерал Мустанг! — глазки старушки Лоа заблестели. — Как же, как же, такой представительный мужчина!
На этом месте Альфонс чуть было не поперхнулся чаем — неужели Мустанг добрался уже и сюда и даже успел очаровать Лоа? Нет, не может быть! Она слишком стара! Хотя…
— Я видела фотографии, — тут же развеяла госпожа Лоа его фантазии.
— Восхитительное искусство — фотоискусство!
Вы видели этого человека, техника-аместрийца, которого император взял на службу и приблизил к себе? Господина Вернье? Говорят, он разбирается в фотографии…
Последующие полчаса Альфонс, отчаянно потея в душном зале (обилие слуг, снующих с блюдами, вовсе не делали его прохладнее), отвечал на вопросы об организации дворцовой жизни: о Вернье, императорской охране (без подробностей) и вообще о многом. Минуты тянулись тоскливо, продолжали приносить все новые перемены блюд, Мэй все скучнела… Альфонс уже начал размышлять, насколько вежливо будет напомнить о делах и выйти (или с воплем выскочить, разломав тонкие бамбуковые перегородки), как тут бабушка Лоа нанесла, по-видимому, тщательно рассчитанный удар: