Геммы античного мира
Шрифт:
Сходный скарабей из некрополя Популонии и там же найденные расписные вазы позволяют установить точную дату изготовления эрмитажной геммы — 520—500 гг. до н.э. Репликой ее является более крупный, агатовый скарабей в Женеве, несомненно, вышедший из той. же самой мастерской.
Красота крошечного эрмитажного шедевра - этрусской микротехники состоит в богатой линейной орнаментации плоскостного, не объемного, а словно графического изображения Афины. Богатство орнаментики строится на декоративно прочувствованном и сознательно подчеркнутом [57] чередовании горизонталей, округлых линий и диагоналей, повторяющихся в заштрихованном сегменте под ногами богини, на внутренней поверхности ее эгиды и в оперении шлема.
Любопытно отметить, что в отличие от поздних греческих изображений Афины, где эгида покрывает лишь плечи богини, здесь, в раннем этрусском памятнике, она спускается ниже колен и
4
Гомер. Илиада, II, 446, сл.
На втором архаическом скарабее из эрмитажной коллекции вырезано изображение гиппалектриона, фантастического соединения коня и петуха. Эта гемма еще миниатюрнее, чем предыдущая, но в обоих случаях мастер избегает свободного пространства. С виртуозным мастерством заполнив изображением все овальное поле скарабея, обрамленное штриховым ободком, на оставшиеся участки он наносит еще сверлом «заполнительные» шарики. Прелесть геммы —в чередовании объемных, скульптурных частей тела и графического оперения на хвосте и на загнутых вперед «ионийских» крыльях фантастического животного.
Всего пятью геммами ограничена вторая группа эрмитажных скарабеев — эпохи «строгого стиля» начала V в. до н.э. Однако здесь сосредоточены лучшие памятники этого рода, дошедшие до нас. Таков сердоликовый скарабей с изображением борьбы Геракла с крылатым демоническим существом-женщиной. Геракл изображен безбородым, он занес палицу над головой змееногого крылатого существа, по-видимому, порождённого мрачными легендами местной мифотворческой традиции. Келер видел здесь сцену из гигантомахии. Возможно, мы имеем здесь случай этрусской интерпретации иных греческих [58] мифов — о борьбе Геракла с Ехидной или же со скифской змееногой богиней, о которой повествует Геродот.
В мастерски скомпонованной, четко уравновешенной двухфигурной композиции еще не разрушена статичность архаической схемы, хотя в деталях утрированно подчеркнута объемность и угловатые движения. Можно отметить частое употребление резчиком одного вида сверла («рундперла»), оставляющего шарики («глоболо»). Этому приему впоследствии суждена в этрусской глиптике особая роль. С его помощью мастер подчеркивает словно вздувшиеся мышцы на животе и коленях. Из шариков скомпонована палица Геракла.
Замечателен ленинградский псевдоскарабей с изображением Аякса и Ахилла. На линии почвы, словно в момент перехода из одного состояния в другое, изображен преклонивший колено бородатый воин в панцире, шлеме и кнемидах. Через плечо он перекинул безжизненно обмякшее обнаженное тело своего поверженного товарища по оружию. Рядом с каждым начертаны этрусские надписи, называющие имена изображенных —Аякса и Ахилла. Надписи, вырезанные на ленинградской гемме, позволяют идентифицировать подобные группы на близких скарабеях из собраний Лондона и Флоренции. У ног Аякса изображена небольшая крылатая фигурка. Келер счел, что мастер добавил ее для масштаба, чтобы, подчеркнуть якобы огромный, «как у колоссов на Монте Кавалло», рост героев. По-видимому, эта крылатая фигурка должна изображать «ейдолон» — душу Ахилла, символизируя его недавнюю гибель. [5]
5
Neverov О. Op. cit., tav. V, 6-7, VI, 7-8.
Богато украшенная рельефной резьбой обратная сторона геммы связана со сценой на лицевой стороне. На месте спинки жука, где должно быть, казалось бы, типичное для этого периода детальное изображение крыльев скарабея, блистательно выполнена фигура — виртуозный образец выпуклой резьбы в технике камеи. Крылатая женщина-птица, печально склонившая голову и бьющая в грудь кулаками — конечно, не Фетида, мать Ахилла, как считал Келер, а сирена — обычный стаффаж древних погребальных памятников. Любопытно, что этот трагический образ сочетается с остатками натуралистически-детально трактованного жука, его головы и членистых лапок. Возможно, здесь мы имеем дело со своеобразным глиптическим «палимпсестом», с первоначальным, архаичным и традиционным исполнением спинки скарабея к более развитым, [59] индивидуальным и лирически-выразительным новым. Так же как крылатый змееногий демон-женщина на предыдущей гемме, Сирена здесь может считаться мотивом, принадлежащим этрусскому резчику, ибо в греческой глиптике мы не находим подобного украшения на спинке псевдоскарабеев. Да и самим символом носителя души умершего, в качестве которого предстает здесь Сирена, в греческих архаических геммах обычно является сфинкс. Эрмитажная гемма с Аяксом и Ахиллом относится к первой четверти V в. до н.э. и, должно быть, исполнена местным резчиком в Вульчи или Цере, так как ближайшие аналогии в торевтике указывают на близость именно к этим цветущим центрам этрусского ремесла эпохи «строгого стиля».
На берлинском скарабее этого же времени, на который первым обратил внимание Винкельман, вырезана сложная многофигурная композиция из пяти воинов, каждый из которых обозначен именем. Это герои фиванского цикла греческих сказаний: Адраст, Тидей, Полиник, Партенопей и Амфиарай. Трое из них сидят, укутавшись в плащи, с жестами, обозначающими раздумье и глубокое отчаянье, двое в полном вооружении стоят за ними. Амфиарай, опирающийся на копье и опустивший голову в мистическом трансе, восседает в центре и явно представляет центральное лицо сцены, он предсказывает гибельный исход фиванского похода. Ученые считают, что источником вдохновения для этрусского резчика могла быть греческая монументальная фреска, в берлинском скарабее виден отзвук высокого «этоса» живописи Полигнота. Упоминаемая Павсанием картина Онасия «Семеро у Фив» известна лишь по названию, но центральный персонаж, сидящий в раздумье, окруженный своими товарищами, восходит к изображению Ахилла в «Гибели Трои» Полигнота. На лондонском скарабее изображение скорбящего героя, напоминающего Полиника берлинской геммы, сопровождается именем Ахилла.
Третий вариант героя, изображенного точно так же, мы встречаем на эрмитажной гемме. Это древняя паста — стеклянная отливка утраченного скарабея. Юный герой в грустной позе сидит на стуле, подперев рукой склоненную голову. Рядом начертано имя — Тезей. Эти три одинаковые фигуры, сопровождаемые каждый раз новым именем, позволяют нам словно заглянуть в самую «кухню» работы этрусского резчика гемм: мотив сидящего в печали героя, [60] заимствованный из прославленной фрески Полигнота, затем без всяких трансформаций, одним изменением имени превращался в любого подходящего персонажа — Тезея, Ахилла или Полиника.
Фрагментировэнный скарабей эрмитажного собрания с изображением юноши, моющего волосы в лутерии, помещается на границе «строгого» и «свободного» стилей этрусской глиптики, где-то около 470—460 гг. до н.э. Судя по надписи «Пелей», сопровождающей подобное изображение на утраченной гемме из бывшего собрания С. Понятовского, здесь изображен Пелей, отец Ахилла. Уместно отметить особую любовь этрусских резчиков к репертуару греческих мифов в данный период развития глиптики Этрурии. Ахилл, Пелей, Тезей, Тидей, Капаней, Амфиарай, Язон — таковы имена, пользующиеся наибольшей популярностью. Порой они добавлены без особой, на наш взгляд, мотивировки к фигуркам атлетов, моющих волосы, подобно эрмитажному «Пелею», или очищающих тело стригилем, подобно берлинскому «Тидею». Ученые XIX в. с большим трудом подбирали соответствующие места из греческих мифографов, чтобы дать хоть какое-либо объяснение этим странным сочетаниям. Так, пытаясь объяснить занятие «Пелея» на эрмитажном скарабее, Г. Келер, вступив в спор с Винкельманом, утверждал, что древний герой изображен здесь не в момент, предшествующий посвящению шевелюры богам за возвращение его сына из-под Трои, а в момент ритуального очищения после убийства брата Фока.
По-видимому, точно так же, как в случае с берлинским Полиником — лондонским Ахиллом — ленинградским Тезеем, мы имеем дело с особым этрусским пониманием греческого художественного и нарративного предания, интерпретировать которое за отсутствием письменных свидетельств самих этрусков мы считаем слишком смелым предприятием.
Прекрасный образец анималистического жанра в этрусских скарабеях строгого стиля являет собой лев на эрмитажной сердоликовой гемме начала V в. до н.э. Виртуозная орнаментальная схема, восходящая к архаическим трактовкам хищника, типа льва ионийского мастера Аристотейха, воспроизведена здесь с блеском этрусским резчиком-миниатюристом.