Геморрой, или Двучлен Ньютона
Шрифт:
Итак, физическое тело Милки, равно как и интеллект, были в моем распоряжении. Оставалась самая малость, и тут позвонил Степка. Он захлебывался, как щенок. Я ничего не понял, думая о том, что он всего на пару лет моложе меня, а инфантилен, как мой очень младший брат, которого у меня, слава богу, нет. И дело не в том, что я его непосредственный начальник, а…
– Зачем тебе этот геморрой? – услышал я собственную реакцию на его излияния, подумав, что дело, наверное, в том, что Степка абсолютно здоров – и физически, и психологически. У него не было геморроя – в прямом смысле этого слова, который мог бы заставить его страдать и сострадать,
Я распростился с Милкой, сохраняя на лице мину иронической благодарности, и ретировался.
Дома я предупредил Деда, что опять придет Степка, но закармливать его не стоит – креатив требует пустого желудка. Дед хмыкнул, мол, знаю, о чем вы будете креативить. Но он улыбался – после той знаменательной беседы он уже не подозревал меня в педризме, а ко всему остальному он, видимо, был толерантен. Наверное, и к этому был толерантен, если оно как-то не касалось его.
«Позор – страшнее греха», – как-то сказал он мне в детстве. Кстати, именно эта сентенция во многом способствовала моему отношению к геморрою, ведь я считал его позором для настоящего мужчины. Уж не знаю почему.
Степка меня сразил – он принес Деду табак. Хороший. Дед посмотрел на меня укоризненно, мол, из-за меня он не приготовился должным образом к приходу парня. Меня умиляла способность Деда любить ближних, холить их и лелеять. По представлениям окружающей среды, любой нормальный академик должен быть не от мира сего, как минимум, путать башмаки, забывать застегнуть ширинку и так далее. Может, так оно и есть. Просто у «нормальных» академиков не было таких дочерей, как моя мадре. Слава богу, что эта кукушка, пролетая над гнездом, скинула туда всего одно яйцо, из которого я и вылупился. И Деду пришлось стать мне матерью. Хотя мог бы стать отцом. Но, любитель парадоксов, он, видимо, считал, что раз из него не получилось отца для дочки, то для внука он должен попробовать себя в роли матери. Думаю, ему это удалось.
В общем, Деда я любил и не мог позволить ему страдать, поэтому сказал Степке: «Дед хотел попотчевать тебя заливной рыбой собственного приготовления, но я подумал, пусть лучше допишет монографию, а рыбу мы закажем на дом».
– Супер! – просиял Степка, жрущий все и в любое время, причем не полнеющий. Видать, растущий организм. Дед тоже был доволен. Он ушел сделать заказ, и я наконец закрыл дверь, оставшись фейсом к фейсу со Степкой.
Когда в душе я увидел, как у ног расползается кровавое пятно, почему-то вспомнил «Последнего магната».
Или это был «Вечер в Византии»? Черт! О чем я думаю! Надо срочно к врачу. Я позвонил знакомому хирургу и тот устроил мне через час консультацию у лучшего проктолога. Черт! Мало того, что пришлось лезть на гинекологическое кресло, так рядом с проктологом возникла какая-то молодуха. Они вдвоем уставились на мою задницу, и проктолог аж присвистнул:
– Ну и геморроище! Что ж вы так запустили. Резать пора. Давно созрел.
– А иначе никак? – жалко проблеял я.
– Иначе уже поздно. Давайте-ка в понедельник и приходите. И ничего страшного. Никакого вам скальпеля. Лазером чиркнем и через три дня отпустим. – Уговорил, словом.
На операцию меня провожал Дед, который не поленился сделать массу звонков, чтобы у меня все было по высшему разряду. Блудную мать мы решили не обременять.
Короче, положили меня на операционный, точнее, гинекологический стол. Анестезиолог вкатил в позвоночник укол и радостно сообщил, что я теперь ниже талии ничего не буду чувствовать, потому что благодаря звонку Деда он сделал свое дело от души. Я вяло поинтересовался, а бывает ли иначе? На что он сообщил, что давеча так оно и было – позвонил его друг и попросил за тещу. Хорошо попросил.
– Видите ли, – усмехнулся он, – анестезия бывает двух видов. Первая, когда ничего не чувствуешь и не можешь двигаться. Вторая, когда все чувствуешь, но двигаться не можешь.
– Ясно, – усмехнулся я, – теща пошла по второму разряду.
– Гады вы, мужики, – услышал я беззлобное заявление.
Надо же, а я и не заметил, что давешняя молодуха тоже здесь. Она, между тем, лихо закинула мои ватные ноги на подлокотники гинекологического кресла, накрыла их чем-то и примостилась рядом с проктологом. Ног я действительно не чувствовал. Хотел почувствовать остальное, но руки мои были в захватах – одна с капельницей, вторая с тонометром. Я решил не думать о плохом и попытался придумать социальный ролик. Но не тут-то было! Оба врача, ковырявшихся в моей заднице, затеяли обсуждение какого-то служебного романа. Присутствующие в операционной не замедлили подключиться. Если бы иногда не звучали медицинские термины, я бы решил, что они обо мне забыли. Потом запахло горелой плотью, и я понял, что всепроникающий луч лазера лишает меня одной составной бинома. Мысленно я поблагодарил их обоих: лазер – за то, что он пришел на смену скальпелю, геморрой – за то, что он сдал свою смену. Наконец главный сказал традиционное «Кушать подано», в смысле, «Спасибо всем». И меня покатили в палату.
Ночью позвонила мадре. Я подумал, что Дед проговорился, но оказалось, она звонит просто так. И то ли я расслабился, то ли анестезия еще действовала, но на вопрос мадре «Как твои дела?» ответил как дурак:
– Ма, я стал иудеем.
– В каком смысле? – ахнула она.
– Обрезание сделал.
Я услышал ее удивленный возглас и вырубил телефон. Ничего, пусть попарится, пусть найдет решение. Я закрыл глаза.
– Шалом, – сказал я, увидев мадре.
– Пуся! – всхлипнула она, кинувшись ко мне. Скривившись от ненавистного детского прозвища, я дал ей облобызать себя. На бэкграунде маячил Дед, отвечая на мой молчаливый упрек в стиле «И ты, Брут?!» скорбным взглядом типа: «А что я мог поделать?!»
– Здорово выглядишь, – сказал я мадре. Очевидно, она восприняла это как осуждение – ну, в смысле, «мне так плохо, а ты хорошеешь» – и тут же кинулась в атаку:
– Разве ты когда-нибудь в чем-нибудь слушался меня? Сколько раз я говорила тебе: «Пуся, не доводи до крайностей!»
Я только хотел выпятить нижнюю губу, но решил, что есть способ получше. Изобразил на лице дикую боль и попросил родных вытряхнуться по причине моей большой нужды. Отмел напрочь всякие там «мы подождем в коридоре, пока ты…», и как только за мадре закрылась дверь, испустил из своей задницы громкий и победный звук. Думаю, щепетильную мадре как ветром снесло. На роль сестры милосердия она, конечно, не тянула. Тем не менее утром, ну, в смысле, к часу, она опять заявилась и не нашла ничего лучше, как пристать ко мне с вопросом: