Генерал Ермолов
Шрифт:
Тарутинское сражение, стоившее нам 1200 убитых и раненых, имело великое нравственное значение. С самого начала похода оно было первым наступательным действием главной армии и увенчалось хоть и неполным, но, по крайней мере, значительным успехом. Милорадович с авангардом расположился при Винкове, где русские впервые в этой войне стали на земле, отбитой у неприятеля.
…Тарутино, где был рассвет русской победы, украсилось и первым, сооруженным во славу Отечественной войны памятником. Получив в наследство Тарутино, сын знаменитого полководца Румянцева-Задунайского в 1828 году отпустил крестьян в вольные
«НА СЕМ МЕСТЕ РОССИЙСКОЕ ВОИНСТВО, ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВУЕМОЕ ФЕЛЬДМАРШАЛОМ КУТУЗОВЫМ, УКРЕПЯСЬ, СПАСЛО РОССИЮ И ЕВРОПУ».
Продолжительный осенний дождь совершенно пспортил дорогу. Пехотный корпус Дохтурова, при котором находился Ермолов, медленно продвигался в направлении села Фоминского, по новой калужской дороге. Начальник передового кавалерийского отряда генерал-майор Дорохов донес, что французы в небольших силах занимают Фоминское и деревню Катово, а также стоят ОКО.ЦР города Боровска, что их не более восьми тысяч человек, и просил дать два полка пехоты, чтобы разбить неприятеля.
Кутузов вызвал к себе Ермолова и, осыпав его тысячью приветствий, сказал:
— Голубчик! Ты пойдешь с Дохтуровым, и я буду покоен. Только уведомляй меня чаще о том, что у вас будет…
Перед выступлением из лагеря Ермолов приказал Фигнеру и Сеславину отправиться вверх по левому берегу реки Нары и выяснить, не имеет ли неприятель поблизости других войск.
Сам Дохтуров расположился на ночлег в деревне, а Ермолов остался с конноартиллерийской ротой полковника Никитина на биваках. Ермолов предупредил своего приятеля:
— Утром предстоит съесть лакомый кусочек. Охватить стоящий у Катова отряд. Нужна величайшая осторожность, чтобы не спугнуть французов…
Никитин приказал, чтобы огней не разводили, орудий с передков не снимали, лошадям задали корм у дышел. В холодную дождливую ночь, кутясь в мокрые шинели, прислуга старалась согреться, свалившись вповалку под пааянутым канатом, к которому были привязаны строевые нерасседланные лошади. Уже наступила полночь. Офицеры раздували уголья, готовясь согреться чайком. Шагах в двухстах от батареи, внимательно наблюдая за чайником, сидел Ермолов. Вдруг послышался конский топот и показалось в темноте несколько всадников; на одной из лошадей сидели двое. Раздался голос Сеславина:
— Где Алексей Петрович?..
В темноте партизаны сперва не узнали Ермолова и на первый его оклик: «Кто там?» — отвечали: «Наши». Затем появился Сеславин, ведя с собой рослого и стройного французского гвардейца в синем щегольском мундире с красными отворотами и в медвежьей шапке с белыми кистями.
— Наполеон с главными силами следует к Боровску по повой калужской дороге, — доложил Сеславин.
Фигнеру не удалось перейти реку Лужу, тщательно охраняемую неприятельскими пикетами; Сеславину посчастливилось больше, и, оставив за Лужей свой отряд, он с горстью партизан пробрался до боровской дороги сквозь лес, где на деревьях еще было немного листвы. Отсюда наблюдал он за движением неприятельских колонн, следовавших одна за другой к Боровску. Сеславин высмотрел и самого
Страшное зрелище представляла собой французская армия. Войска, шедшие в авангарде, сохраняли еще воинский вид и порядок, но артиллерия и некогда знаменитая гвардейская кавалерия, съевшая своих лошадей и спешенная, выглядели жалко. Арьергард же и вовсе напоминал банду разбойников после удачного грабежа. На несколько верст тянулась вереница карет, фур, богатых экипажей. Тут были и трофеи в виде русских, турецких и персидских знамен, и гигантский крест с колокольни Ивана Великого, и бородатые крестьяне, которые шли, задыхаясь под тяжестью навьюченной на них добычи и сами составляя часть ее…
Не довольствуясь увиденным, Сеславин выхватил из колонны старой гвардии унтер-офицера, связал его и доставил в Аристово.
Пленный показал, что в шести верстах от Фоминского расположились на ночлег корпус Нея, две дивизии гвардии и Наполеон, что войска уже пятый день как выступили из Москвы, в которой, кроме больных, никого не осталось.
Таким образом, открылся замысел Наполеона: проскользнуть мимо левого фланга русской армии и тем самым выпутаться из сетей, расставленных ему Кутузовым при Тарутине, открыть себе беспрепятственный путь к Днепру, по краю, не разоренному войной.
Известие было столь важным, что Ермолов, приказав тотчас отряду подыматься и становиться в ружье, отправился па квартиру Дохтурова. Этот бесстрашный, но далеко не проницательпый генерал пришел в крайнее замешательство. Он не решался продолжать движение к Фоминскому из опасения наткнуться на главные силы неприятельской армии и вместе с тем боялся отступлением из Аристова навлечь на себя гнев Кутузова за нарушение его повелений.
«В этот решительный момент, — рассказывает Денис Давыдов, — Ермолов, как и во многих других важных случаях, является ангелом-хранителем русских войск. Орлиный взгляд его превосходно оценил все обстоятельства, и он именем главнокомандующего и в качестве начальника главного штаба армии приказал Дохтурову спешить к Малоярославцу».
Приняв на себя всю ответственность за неисполнение предписаний фельдмаршала, Ермолов послал к нему дежурного но корпусу штаб-офицера Волховского, которому было поручено лично объяснить причины, побудившие изменить направление войск, и убедительно просить Кутузова поторопиться с прибытием армии к Малоярославцу.
Не доверяя быстроте своего копя, Волховский взял с собой для перемены еще две лошади и, мчась с возможной прытью, глубокой ночью прискакал в Леташевку к Коновницыну. Тот вместе с полковником Толем немедленно понес Кутузову привезенное донесение и через несколько минут по приказанию фельдмаршала ввел в избу Волховского.
Кутузов сидел на постели в сюртуке, потому что на войне никогда по ночам не раздевался. Радость сияла в его глазах.
— Скажи, друг мой, — спросил он посланного, — что за событие, о котором привез ты мне весть? Неужели воистину Наполеон оставил Москву и отступает? Говори же скорей, не томи сердце, оно дрожит!..
Волховский подробно доложил о происходившем. Когда он кончил рассказ, Кутузов, содрогаясь от слез, оборотился к висевшей в углу иконе:
— Боже, создатель мой! Наконец ты внял молитве нашей! С сей минуты Россия спасена!