Генерал Ермолов
Шрифт:
— Скорей назад! Это они! — Он схватил за повод лошадь Наполеона, поворачивая ее со словами: — Ваше величество! Это необходимо!
Гордость не позволила Наполеону бежать, и он остался на месте, ожидая казаков; маршалы Бертье и Коленкур последовали его примеру. Рапп едва успел повернуться лицом к казакам, как один из них с такой силой вонзил копье в лошадь, что поверг ее на землю. В ту же минуту вся лава, пересекая дорогу, устремилась на богатый обоз, опрокидывая людей, лошадей, экипажи. Тем временем из Городни подоспели конвойные драгуны и конные гренадеры.
Вместе со свитой императора они атаковали донцов и принудили их отступить. После тревоги Наполеон продолжал путь к Малоярославцу, снова обозревал поле сражения и русскую позицию, но на сей раз не сделал никаких распоряжений к бою.
Бездействие противника привело Кутузова к заключению, что Наполеон имеет новые замыслы и что, не успев при Малоярославце пробиться на Калугу, он, вероятно, хочет открыть себе путь через Медынь на Юхнов. Фельдмаршал еще более укрепился в этом мнении, получив известие о появлении на медынской дороге авангарда Понятовского.
Желая предупредить Наполеона со стороны Медыни и в то же время не упустить из виду новую калужскую дорогу, он приказал войскам в ночь на 14 октября отойти на Детчпну, а затем еще дальше, к Полотняному Заводу.
Перед вечером в ставку прискакал Ермолов, уставший, осунувшийся после трех суток сражений, но с неукротимой жаждой продолжать бой. Кутузов, указывая на него генералам, воскликнул с довольным лицом:
— Еще этому орлу я полета не даю!..
— Неужто мы опять отступаем? — спросил Ермолов.
Он принялся горячо убеждать Кутузова не покидать позиции перед Малоярославцем, доказывая, что ничто не обнаруживает готовности французов к наступательным действиям: с начала дня артиллерия подкреплений не получала, и можно предполагать, что город занят одним авангардом.
— Не от Наполеона следует ожидать безрассудной решительности, — говорил Ермолов. — Позиции нашей армии выгодны, а неприятель никогда не решится принять бой в городе, имея позади неудобные спуски к реке, пагубные в случае неудачи, и мосты, на которые нацелены наши пушки. Армия наша превосходит неприятеля в силах. Кавалерия свежа и в хорошем состоянии, а у французов большой в ней недостаток…
— Голубчик, все равно надобно идти, — возразил на это Кутузов.
— Если уж отступать, то на малое расстояние. Только на Медынь, — предложил тогда Ермолов.
— Как же можно двигаться в виду неприятельской армии? — не согласился с ним главнокомандующий.
— Но ведь опасности никакой нет, — горячился начальник главного штаба. — Атаман Платов захватил на той стороне реки орудия и не встретил большого сопротивления. Нам нечего бояться!..
— Я люблю говорить с тобою, — с ласковой непреклонностью заметил Кутузов, давая тем понять, что спор окончен, — ибо никогда обстоятельства не представляются тебе в худом виде. Но потерпи. Очень скоро мы пойдем за Наполеоном. И не пешком, а бегом…
Фельдмаршал ясно видел, что стоять долее при Малоярославце не было причины. Позиция у Детчины была крепче, и расстояние от нее к медынской дороге вдвое ближе, нежели от Малоярославца. Коль скоро Кутузов приближался к медынской дороге и потом выходил на нее, Наполеону не оставалось ничего другого, как отходить на Можайск, Гжатск и Вязьму, по пепелищам сожженных городов и селений, где не было никаких запасов и где его ожидал голод.
Приказ по армии фельдмаршала Голенищева-Кутузова «Наполеон, не усматривая впереди ничего другого, кроме продолжения ужасной народной войны, способной в краткое время уничтожить всю его армию, видя в каждом жителе воина, общую непреклонность на все его обольщения, решимость всех сословий грудью стоять за любезное Отечество, постигпув наконец всю суетность дерзкой мысли:
одним занятием Москвы поколебать Россию, — предпринял поспешное отступление вспять. Теперь мы преследуем силы его, когда в то же время другие наши армии снова заняли край Литовский и будут содействовать нам к конечному истреблению врага, дерзнувшего угрожать России. В бегстве своем оставляет он обозы, взрывает ящики с снарядами и покидает сокровища, из храмов божипх похищенные. Уже Наполеон слышит ропот в рядах своего воинства, уже начались там побеги, голод и беспорядки всякого рода. Уже слышен нам глас Всеавгустейшего Монарха, который взывает:
«Потушите кровию неприятельскою пожар Московский!)
Воины! потщимся выполнить сие, и Россия нами будет довольна, и прочный мир водворится в неизмеримых ее пределах. Бог поможет нам в том, добрые солдаты Русские!»
Ночью 14 октября возвратился Ермолов в главную квартиру. В тот день дивизионный генерал Бахметьев-1-й давал обед в честь корпусного своего командира Александра Ивановича Остермана-Толстого. Празднество было устроено на свежем воздухе, произносилось множество тостов, и Ермолов, вопреки своей обычной умеренности, их поддерживал.
После окончания обеда Алексей Петрович был внезапно вызван к Кутузову, который встретил его словами:
— Милорадович доносит, что Малоярославец оставлен неприятелем и занят нашим авангардом… Наполеон с армией в пяти верстах за городом…
Ермолов в ответ папомнил, что просьба его не отходить к Калуге оставлена без внимания.
Как бы не слыша и глядя единственным глазом куда-то вдаль, Кутузов принялся рассуждать:
— Неприятеля наблюдают теперь одни передовые казачьи посты. Милорадович приказал барону Корфу с кавалерийским корпусом и донскими полками генерала Карпова, по исправлении мостов через Лужу, следовать за французами. Корпусам же Остермана и князя Долгорукого вовсе не сделал назначения…
Фельдмаршал поднял свое пухлое лицо и, зорко всматриваясь в Ермолова снизу, сказал:
— Отправляйся теперь же к Милорадовичу. Собери все сведения, назначь приличное направление войскам, и Милорадовичу объяви на то мое повеление. Мне обо всем давай знать подробно. Впредь до особого приказания оставайся у Милорадовича! — Он положил ему руку на плечо и добавил: — Ты знаешь, голубчик, что в рапорте не все можно писать. И потому уведомляй меня просто записками. Движение армии я буду согласовывать с действиями авангарда…