Генерал Ермолов
Шрифт:
Ермолов нашел у Кутузова адмирала Чичагова и графа Витгенштейна. Сорокапятилетний Чичагов держался скромно, в то время как Витгенштейн, покручивая маленькие усики, без перерыва рассказывал о нескольких выигранных им сражениях таким тоном, будто на долю главной армии оставались лишь незначительные действия.
Кутузов, покойно расположившись в креслах, ласково кивал ему, но даже его совершенная тонкость не могла скрыть внутреннего негодования. Едва завидя Ермолова, он перестал обращать внимание на завравшегося немца, попять которого ему хватило четверти часа.
— Голубчик, Алексей Петрович! — поднялся он навстречу огромному
Вчерась я долго не мог уснуть. Проклятая память и превратности судьбы мешали мне…
— О, глориа мунди! Слава мира… — тихо отвечал Ермолов, как всегда чувствуя, что невольно поддается обаянию этого удивительного человека. — Люди обращаются со вчерашними кумирами, словно с худыми горшками.
— Но ведь этим горшком был сам Наполеон! — перебил его Кутузов. — И это его армия очистила наши границы. Заметь, что Карл XII вошел в Россию с сорока тысячами войска, а вышел с восемью. Наполеон же прибыл с шестистами тысяч, а убежал едва с двадцатью и оставит нам, по крайней мере, сто пятьдесят тысяч пленными и восемьсот пятьдесят пушек!..
Витгенштейн и Чичагов, чувствуя себя лишними, откланялись и вышли.
Кутузов приобнял Ермолова ц, глядя ему в глаза снизу вверх, сказал с пародиен, простодушной прямотой:
— Ты помнишь, Алексей Петрович, что в бытность мою здесь военным губернатором я имел в распоряжении только два батальона внутренней стражи. Голубчпк! Ежели бы кто сказал мне тогда, что судьба изберет меня низложить Наполеона, гиганта, страшившего всю Европу, я, право, плюнул бы тому в рожу!
Он, улыбаясь, прикрыл здоровый глаз.
— Я временно отбываю из армии и передаю главное командование графу Александру Петровичу Тормасову. Тебе надлежит вернуться к исполнению прежней должности в главном штабе. Голубчик! Война передвигается за пределы России…
«Сердце, ты слышишь? — с волнением думал Ермолов. — Русская земля уже очищена от врага! Лишь тела его густо устилают дорогу от Москвы до Вильно — их жгут в штабелях, их закапывают во рвах. Лпшь десятки тысяч пленных — безоружных, больных, обмороженных — тянутся на восток, часто без конвоя, стучатся в крестьянские избы с жалостливой просьбой: „Шер ами, дю пэп…“ — „Дорогой друг, хлеба…“. И вот уже явпено повое русское слово: „шаромыжник“. Так будут звать отныне в народе с презрением шатуна и плута, обиралу, обманщика, промышляющего на чужой счет. „Он все на шаромыжку пожпвляется!“ — вот чго останется в памяти народной от Наполеона и его воинств?!..
Велик подвиг России. В точение семи месяцев, потеряв не менee восьми губерний, попавших во власть неприятеля, лишившись древней столицы, боролась она с более полумиллионом вражеских полчищ. И Россия восторжествовала! Все было исполинским в Отечественной войне: великость и дерзость предприятия, способы, принятые для его исполнения, средства обороны, наконец, возможные от войны последствия. Она была борьбой столько же вещественных, сколько и нравственных сил. Исполненные самоотвержения, двинулись храбрые ополчения России, боелюбпвое, богатырское ее войско. Ударил час освобождения!..»
Глава пятая. ГЕРОЙ КУЛЬМА
12 апреля 1813 года русская гвардпя
Французы продолжали бегство. Мнение о их непобедимости постепенно рассеивалось; некоторые, прежде покорные им народы присоединялись к победителям; зато другие, ошеломленные неожиданностью события и еще подвластные устрашающему авторитету Наполеона, с робостью выжидали. Русским надлежало пользоваться успехами и до прибытия новых армий из Франции затопить своими силами как можно больше пространства, никем или почти уже никем не защищенного. Этим достигались две выгоды: увеличение простора для военных влияний в случае нового появления Наполеона из-за Рейна и действие на воображение нерешительных. В конце декабря 1812 года русские вошли в Кенигсберг, 20 января следующего года — в Варшаву, 16 февраля Кутузов подписал союзный договор с Пруссией, население которой всенародно вооружалось. Летучие отряды корпуса Витгенштейна выгнали французов из Берлина, Ганновера, потревожили Гамбург, и уже граф Чернышев с казаками залетел на самый Рейн, к Майнцу…
Ермолов находился в огромной свите Александра I.
Здесь же были боевые генералы, овеянные славою двенадцатого года, — все, кроме Кутузова. Торопясь на торжества в Дрезден, полководец вышел из кареты и пересел на коня.
Одетый, по обыкновению, в один только мундир, он простудился в Бунцлау и не мог далее продолжать путь. Здоровье его ухудшалось с каждым часом. Начальствование над войсками Александр I вверил графу Витгенштейну, хотя в действующих армиях старше его чинами были четыре генерала:
Тормасов, Милорадович, Барклай-де-Толли и пруссак Блюхер.
«Граф Петр Христианович, — думал о новом главнокомандующем Ермолов, — никогда не отличался большими способностями. Кроме одной: уметь нравиться государю…»
Волею того же Александра I Ермолов оказался в новой должности, которая обещала ему одни неприятности: с упразднением главного штаба 1-й армии ему поручалось командование артиллерией во всех армиях.
«Вместе с звучным сим именем, — размышлял он, — получил я часть обширную, расстроенную и запутанную. Тем более что в каждой из армий были особенные начальники артиллерии и не было общего. Устроить ее трудно, продолжительною кампанией все средства истощены, и способы исправления сопряжены с неизбежною медленностью…
Я объяснился с государем, чтоб избавиться от сего назначения, признавая себя не довольно знающим внутреннее управление артиллерией. Государь в облегчение мне приказал в случаях затруднительных относиться к графу Аракчееву. И мне осталось повиноваться…»
Военная музыка и барабанный бой прервали его мысли.
Церемониальное шествие в Дрезден началось.
Стоял прекраснейший весенний день. Улицы и оба берега Эльбы были усеяны тысячами жителей, одетых в праздничные платья. Воздух оглашался восклицаниями народа и звоном колоколов: большинство саксонцев не разделяло приверженности своего короля Наполеону. Каштаны на другом берегу, в Старом городе, еще были без листьев, но уже одевались млечным и красноватым цветом черешни и яблони и ярко зеленел крыжовник. Высоко над прочими строениями поднимал острые шпили колоколен собор св. Петра, стоявший на площади за мостом через Эльбу, к которому впереди гвардии медленно двигался на белой энглизированной лошади русский император.