Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
— А ты отправляйся к соседу моему, Головину, может, у него что выцыганишь, — посоветовал Вейде.
Но ни у Головина, ни у Трубецкого липшего сухарика тоже не нашлось.
— Ты что же, Автоном Михайлович, на валу солдат в одну линию поставил, а две другие линии спрятал позади вала! Ведь у тебя на валу один солдат на целых пять сажен стоит одиноко, яко перст! — удивился Шереметев, оглядывая центр позиции.
— Не тебе, беглец, мне указывать! — сердито буркнул Автоном Головин. — Пусть швед только через вал переберется, тут мы его и встретим огнем. Так приказал наш командующий, герцог де Кроа.
— Да ведь с вала солдатам стрелять сподручнее! — сомневался по-прежнему Борис Петрович.
— Сам знаю! — вырвалось вдруг у Головина. — Да сия диспозиция указана мне сверху. Только что сам герцог лаялся и приказал две линии отвести с вала.
— Почему же у Вейде солдаты на валу в три шеренги поставлены?
— А до Вейде господин герцог просто не доехал. Отправился в свой шатер дальше водку кушать!
Только в гвардии Борис Петрович разжился пшеном и фуражом. Гвардейские полки в срок получили провиантский обоз. И привел его тот самый провиантмейстер, которого царь пригрозил повесить. В вагенбурге Шереметева обступили молодые гвардейские офицеры, закидали вопросами.
— Борис Петрович, как же так? Нас втрое боле шведов, а спрятались за вал и палисады, растянув линию на семь верст, — заикаясь от волнения, спрашивал черноусый хромой майор (Шереметев потом вспомнил — Мишка Голицын, младший брат князя Дмитрия). — Ведь ударит на нас швед колоннами — сразу прорвет нашу линию в любом месте, где ему удобно будет!
«Соображает!» — подумал Шереметев. Но что он мог ответить! Развел руками:
— Такова диспозиция командующего. А, сами ведаете царский приказ — подчиняться герцогу, яко самому государю.
А на другое утро на черном холме Германсберг показались шведские колонны. Двигались ровно, стройно, словно их направлял какой-то выверенный механизм. Меж колоннами скакали артиллерийские упряжки с орудиями, позади синели эскадроны рейтар в до блеска начищенных латах.
— Вот она, Европа! — восторженно крикнул полковник преображенцев Чамберсу.
— Да, силища! Куда нам против них! — Чамберс одним духом выпил чарку перцовки, до которой был великий охотник.
«Ну, это мы еще посмотрим!» — выругался про себя Михайло Голицын, слышавший разговор двух наемников. Побежал вдоль шеренги своего батальона. Солдаты-семеновцы стояли твердо в четыре шеренги, укрывшись за рогатками, которые притащили в такую даль из-под Новгорода. В лицо солдатам летела ледяная крупа — начиналась жестокая метель. Когда колонны шведов начали спускаться с холма Германсберг, в снежной круговерти стало не видно ничего и в пяти шагах. Но гвардейцы в вагенбурге стояли плечо к плечу, чувствуя локоть товарища. А вот солдатики Головина и стрельцы Трубецкого маячили на валу огородными пугалами, и сюда, в центр русской позиции, и направил атаку своих гренадер фельдмаршал Реншильд. Передняя шеренга забросала русский ров фашинами, подскочившие шведские пушки пробили проломы в палисаде, и гренадеры Реншильда бросились на штурм.
В дрогнувших русских полках по цепочке пролетел крик: «Измена!» Первыми бежали к мосту через Нарову стрельцы Трубецкого, по пути убив нескольких офицеров-наемников, возопив при том страшно: «Немцы наших предали!» Затем гренадеры Реншильда с фланга ворвались в лагерь дивизии Головина. И здесь среди зеленых новобранцев прозвучал другой страшный на войне крик: «Обошли! Шведы нас обошли!» — и полки Головина многотысячной толпой тоже ударились в бегство, смешавшись у моста со стрельцами Трубецкого. Хлипкий понтонный мост не выдержал людской тяжести и рухнул в воду. Сотни солдат-беглецов попали в ледяную воду стремительной Наровы.
Шведы ворвались между тем уже на русские осадные батареи. Тяжелые пушки, смотревшие в сторону Нарвы, де Кроа по своей нелепой диспозиции так и не развернул против шведских колонн, и гренадеры Реншильда, внезапно появившись с тыла из снежной пелены, перекололи у ликами и штыками русских батарейцев.
— Центр прорван, господа! Дивизии Головина и Трубецкого бегут! — мрачно объявил герцог де Кроа своему штабу, укрывшемуся в шатре командующего. На столе герцога красовались закуски, водка, вина. Герцог налил себе стакан перцовки, выпил на одном дыхании, произнес злобно: — Я сам видел, как солдаты и стрельцы бьют офицеров-немцев. У царя не армия, а жалкий вброд!
— Что же делать, ваше высочество? — спросил, как всегда невозмутимый, Галларт.
— Что делать? Найти первого шведского офицера и отдать ему шпагу! Пора сдаваться, господа! Садимся на лошадей и скачем к шведам! — решительно приказал герцог. Так в самом начале сражения де Кроа перебежал к неприятелю. Русская армия осталась без командующего. С де Кроа бежал и его штаб, состоящий в основном из офицеров-наемников.
— Что за черт, сражение в разгаре, а из штаба герцога никаких распоряжений! — недоумевал Борис Петрович, вслушиваясь в ожесточенную стрельбу в центре русской позиции. Он стоял на пригорке над откосом реки и напрасно смотрел в подзорную трубу — все равно ничего не видно из-за проклятой метели, бившей в глаза русским.
Конница была поставлена по приказу де Кроа самым нелепым образом, частью на узкой прогалине от конца укреплений Вейде до речного откоса, частью на самом берегу.
— Герцог словно нарочно нас в реку толкает! — сердито: заметил Борис Петрович окольничему князю Урусову, начальному своего штаба.
— Мерзавец! Поставил нас кучей перед откосом, тут швед одной батареей всех нас в воду сметет! — матерно выругался Урусов.
— Знаю, ведь по всем правилам европейской военной науки, да и по нашим воинским обычаям, кавалерию надобно держать в тылу, в резерве и бросать в бой для преследования неприятеля. Сказал я об этом горе-командующему, когда он приезжал вечор к нам. И что же? Зыркнул на меня гневно и отмахнулся: делай, мол, как приказано! И я ему перечить не моги! На то царская воля! — с какой-то обреченностью ответил Шереметев.
А вскоре произошло то, что мрачно предсказывал Урусов: справа загрохотали шведские пушки и затрещали ружейные выстрелы. Шведский генерал Веллинг повел свои батальоны в атаку на левое крыло русских. Крайняя к реке батарея шведов ударила картечью по столпившейся у реки дворянской коннице, не имевшей никакого прикрытия. Картечь вылетала из ледяной снежной крупы и наповал разила ополченцев. Неприятеля не было видно, а смерть легко находила свои жертвы в густой и неподвижной массе конников.
Борис Петрович выхватил палаш, крикнул: «В атаку марш, марш!» — хотел взять шведскую батарею в конном строю, но куда там! Прошли те времена, когда дворянская конница была цветом московского войска.
Поражаемая картечью, масса смела с пригорка и Шереметева, и его штаб. Страх заразил и части, стоявшие на самом берегу, и они первыми бросились на лошадях в ледяную Нарову. А с откоса сотни всадников валились вниз. Звериный лошадиный храп, вой и человеческие стоны заглушили даже пушечные выстрелы.
Под Борисом Петровичем был испытанный умный аргамак. Конь сам выбрал место для спуска, спрыгнул с утеса на песок и ноги, слава богу, не переломал. А Шереметев сидел в седле крепко. Рядом на своем сивом благополучно приземлился и старший сын боярина, Михаил. Борис Петрович пытался повернуть коня, хотел уйти берегом в лагерь дивизии Вейде, но куда там, масса лошадей так сдавила, что оставалось поневоле подчиниться и со всеми броситься в ледяную реку.