Генерал Коммуны
Шрифт:
Неожиданно где-то наверху фистулой пискнула случайно залетевшая пуля, чиркнула о стену, отлетела рикошетом и закопалась в кучу извести, взметнув белое облачко. Рульяк вскрикнул, выронил ящик, бегом кинулся к редуту.
Пришлось капитану Нервалю послать людей разыскивать ящик и выделить нового подносчика.
В 128-м стрелковом, одном из лучших батальонов Коммуны, — трус!
Три года тому назад Луи поступил учеником к мебельщику Кодэ, известному в Париже мастеру-художнику. И хотя вначале Кодэ сердила медлительность Луи, он заметил в пареньке упрямство, а потом и любовь к делу
Когда Тьер, собрав полуторастотысячную армию, начал осаждать свободный Париж, Коммуна объявила мобилизацию всех граждан от 17 до 35 лет.
Но какое было дело Луи до версальцев или до коммунаров? Пускай дерутся, бездельники. Он твердо решил стать таким же мастером, как Кодэ, и никто не имел права мешать ему. Он должен работать: дома все заложено в ломбард, хозяин грозится выгнать из квартиры, а ведь Луи содержал мать и сестренку! И лишь когда мать пристыдила его, он явился в мэрию.
В батальоне Луи мало с кем разговаривал, не умел отвечать на шутки товарищей. Он тосковал, вспоминая терпкие ароматы дерева, лака. И дуб, и ясень, и бук имели свои едва различимые запахи. Больше всего Луи боялся, что ему поранят руку. Тогда прощай все мечты! Бомбардировка приводила его в ужас. Заслышав гудение и визг снарядов, он мчался в глубь каземата. Коммунары во главе с Жаном Ехидкой, тонким болезненным юношей, отчаянным смельчаком, острым на язык задирой, требовали, чтобы капитан Нерваль выгнал Рульяка из батальона. Нерваль наотрез отказался:
— Нет, Рульяк наш парень. В конце концов он поймет, что это за штука — Коммуна.
Член Совета батальона Поль Мио несколько раз пробовал говорить с Луи о Коммуне, но тот угрюмо молчал, глядя куда-то в сторону. Проходило время, пальцы Луи теряли ловкость, и едкий воздух, пропитанный гарью, все реже напоминал ему нежные запахи дерева и красок.
С апреля 128-й батальон не покидал передовой линии. В батальоне едва оставалась сотня человек, но у Коммуны не хватало резервов. Каждому приходилось драться за себя и за своих убитых товарищей.
Наконец сегодня вечером капитан Нерваль получил приказ немедленно явиться с батальоном в штаб. 128-й сдал позицию маленькому резервному отряду. Луи решил, что их отправят домой в отпуск. Сразу позабылись страхи прошедших дней. Веселый, он шагал в строю, то и дело сбиваясь с ноги, ибо смотрел не вперед, а по сторонам, различая вдоль дороги на темно-синем фоне неба очертания каштанов, шелестевших тонкой сочной листвой раннего лета.
Они подошли к замку Ла-Мюэт, где был расположен штаб Западного района. Просторный двор освещался несколькими кострами. Подле костров отдыхали ординарцы.
Батальон остановился у крыльца, и бойцы вспомнили, как месяц назад, солнечным апрельским днем, они, двести пятьдесят веселых ребят в новеньких, мундирах, выстроились, распевая «Марсельезу», перед вот этим крыльцом. Командующий армией Ярослав Домбровский и член Коммуны Верморель под звуки оркестра передали капитану Нервалю шелковое красное знамя, сверкающее на солнце. Теперь оно висит неподвижно, дырявое
В огромном мрачном дворе отряд казался маленькой кучкой.
На крыльцо вышли три человека. Один из них, низкорослый, худой, поднял руку.
— Домбровский! — понеслось по рядам.
Домбровский остался прежним. Под знакомым, спокойным взглядом его светлых глаз исчезала усталость и грусть, словно батальон становился таким же, каким был месяц назад. В свое время весть о назначении Домбровского командующим привела их в недоумение. У каждого из них были свои счеты с Версалем, общей была ненависть к правительству измены и предательства. Он же был иностранцем и, казалось, не мог иметь своей личной ненависти, и это вызывало недоверие до тех пор, пока они не убедились в его преданности.
Они полюбили в Домбровском все: его мужественное красивое лицо, и резкий акцент, и молчаливость, и редкие шутки. О его хладнокровии и храбрости ходили легенды, за ним были готовы идти куда угодно.
— Граждане! — сказал Домбровский быстро и деловито, и все подались вперед, толкая передних. — Граждане! Нам нужно сегодня энергичной вылазкой очистить Соблонский парк от версальцев, чтобы не дать им закрепиться под бастионами. Один батальон смельчаков, внезапный натиск — и дело будет сделано. Эту операцию доверили сто двадцать восьмому батальону. Я буду командовать вами.
Маленький белокурый поляк чем-то напомнил Луи Рульяку хозяина Кодэ в те минуты, когда старик начинал какую-нибудь новую интересную работу, — лица обоих выражали уверенность опытных мастеров.
— Ур-ра! Да здравствует Домбровский! Ура! Да здравствует Коммуна!
Полузабытое радостное рабочее возбуждение охватило Рульяка. Он высоко подкинул кепи и ловко поймал на дуло.
В столовой при штабе был приготовлен ужин для того, как заявил Ехидка, чтобы они не стали кушать версальцев живьем и не попортили себе желудков.
В то время когда Луи был в столовой, Нерваля остановили члены Совета батальона. Они заявили решительно:
— Гражданин командир, Совет батальона считает, что гражданин Рульяк недостоин участвовать в сегодняшней вылазке.
Нерваль сдвинул кепи, досадливо почесал седой ежик.
— Пожалуй, что так, ребята, — сказал он.
Когда коммунары возвращались во двор, Рульяка подозвали члены Совета.
— Луи, — сказал ему, неловко усмехаясь, один из них, — ты получил заслуженный отпуск: Нерваль приказал тебе отправиться в город на отдых до завтрашнего вечера.
Рульяк растерянно оглянулся, на него никто не смотрел. Раздалась отрывистая команда Нерваля. Батальон быстро строился. Рульяк остался один у крыльца. Его место в строю было занято. По ступеням спускался Домбровский. На мгновение его взгляд задержался на Рульяке. Луи отчаянно испугался, сердце его сжалось, — неужели Домбровский спросит, почему он здесь? Батальон выстроился. Впервые Луи видел со стороны четкие линии его рядов, поблескивающую вороненую сталь штыков. Внимательно осмотрев шеренгу за шеренгой, Домбровский отдал последние инструкции, негромко скомандовал, и отряд бесшумно ушел в темноту вслед за маленькой фигуркой своего генерала.