Генерал Коммуны
Шрифт:
Домбровский поднялся к часовому по ступенькам. Заботливость судьбы, проявленная в этой случайности, несколько развлекла его.
— Кто идет?! — крикнул часовой, оборвав песню на полуслове. Домбровский сказал пароль и, не останавливаясь, прошел под арку, оставив певца в состоянии крайнего ошеломления: часовой не был убежден,
В углу двора, где тянулась длинная каменная галерея и горел огонь походной кухни, толпились гвардейцы. Рассеянно отвечая на приветствия, Домбровский прошел к огню. Ему почтительно освободили место, он уселся на охапку соломы, охватив колени руками, и загляделся на пламя.
Постепенно Ярослав начинал сознавать, что случилось. Как же он мог так спокойно и легко пойти на разрыв? Домбровский ругал себя за сухость, косноязычие. Если бы он сумел передать Казимиру все свои мысли, чувства, неужели бы они не поняли друг друга? Но снова и снова, перебирая в памяти спор, Ярослав не мог найти путей к примирению. Их ссора была похожа на разрыв. Он не мог вернуться, как не может вернуться обратно на ветку созревший плод. Разве можно остановить время, остановив маятник? Теперь Ярослав понимал, почему в нем не было ни злобы, ни обиды. Он был почти благодарен Казимиру за такой конец — безжалостный, как сабельный удар. Так было легче им обоим.
Незаметно к нему возвращалось ощущение действительности. Ярослав огляделся, догадываясь по притихшим голосам, что его неожиданный приход и удрученное молчание стесняло коммунаров. Ему стало неловко.
Ближе всех к Домбровскому сидел пожилой сержант в очках с железной оправой и смазывал ружье. По ровным неторопливым движениям, по аккуратно разложенным протиркам, баночкам с маслом Ярослав безошибочно определил в нем бывалого солдата.
Поймав взгляд Домбровского, сержант вытер руки и сказал видимо давно приготовленную фразу:
— Никуда не годится, что ты ходишь без охраны, гражданин.
— Так получилось, — виновато отозвался Домбровский и с присущей замкнутым, неразговорчивым людям безотчетной неожиданной откровенностью продолжал: — Сидел у приятеля, мы получили письмо от друзей из Польши, зовут нас домой.
Умные стариковские морщины исчертили лицо сержанта.
— Ну, и что ты решил?
— Решил подождать.
Сержант скупо улыбнулся:
— А чего ждать? Все равно лучше нашего города на свете не найдешь.
Коммунары бросили свои дела, пододвинулись, внимательно прислушиваясь.
— Тот, кто жил в Париже, оставил здесь свое сердце! — высокопарно воскликнул какой-то юноша и тотчас мучительно покраснел.
Сержант посмотрел в его сторону, не одобряя такой смелости.
— Парижане любят тебя, — рассудительно сказал он Домбровскому, — оставайся у нас навсегда, только придется тебе для порядка принять французское подданство, и тогда назначим тебя маршалом Франции вместо наших олухов генералов.
Домбровский стиснул колени обеими руками, глаза его светились от грусти.
— Друзья мои, — сказал он. — Я поляк и останусь им по духу, по сердцу, по нраву. Можно быть поляком и коммунаром, но нельзя быть коммунаром, не имея отечества. Такие люди будут повсюду чужими. Мне думается, что любовь к другим народам рождается
Сержант поправил сползшие на нос очки и пристально взглянул на Домбровского.
— Правильно, — сказал он, вздыхая. — Ничего не поделаешь, ты прав, гражданин. От срубленного дерева уже не будет ни цветов, ни плодов. — Он подумал еще и заключил без всякой видимой связи, но ход его мысли был всем понятен: — Говорят, что у нас, французов, плохая память. Не знаю, так ли это. Все же, когда у тебя в Польше будет революция, помни, гражданин Домбровский, что ты можешь рассчитывать на парижан…
Принесли котел с супом.
— Ты, может быть, покушаешь с нами, гражданин? — затаив надежду, спросил дежурный. — Правда, похлебка у нас неважная, — добавил он сразу же с нелегкой откровенностью.
…После ужина коммунары и Домбровский упросили маркитанку батальона Катрин сплясать. В свободный круг, освещенный костром, выбежала девушка. В руках ее бился красный шарф. Она замерла на минуту. Зазвенели струны гитары, и вот четко стукнули каблуки о каменные плиты. Шарф взвился вместе с песней и обнял кружащееся тело.
Коммуна славная у нас, У ней есть ядра про запас, Не может быть она Никем побеждена. Реванш — за ней!Домбровский наклонился к сержанту.
Вы не дадите скучать, — улыбаясь, сказал он.
— Париж! — счастливо ответил сержант. — Когда богу становится скучно на небе, он открывает окно и смотрит на парижские бульвары.
Темп убыстрялся, и все дружно подхватили припев:
Станцуем коммунарду, Отважен будь, — Станцуем коммунарду, Отважен будь, — Не как-нибудь!Глядя на причудливые па Катрин, Домбровский вспоминал и величавые повороты кондрио, и неистовость кавказских плясок, и стремительность мазурки.
У коммунара взгляд какой? Чтоб равен стал весь род людской! Так поднимись, бедняк, На богачей, Ударь их по рукам!Все чувства и воспоминания перемешались в Домбровском: и ночь, насыщенная трепетным светом звезд, шелестом сочной зелени молодого лета, голубым блеском штыков; и великий город, доверивший ему защиту своей свободы; и дороги дружбы, конца которых никогда не узнаешь; и далекие, задернутые стеклянным занавесом дождя желтые поля его родины, какими он видел их последний раз из окна тюремной кареты.