Генерал террора
Шрифт:
— Центр нам не взять, там сплошняком пулемёты устанавливают. Метут, стервы, свинцовой метлой! Надо выручать полковника... может, вас на седло?..
— Нет, со мной юнкера. Не задерживайтесь! Мы следом. Слышите, из-за реки?..
Кажется, подходили отряды с Гиблой Гати. Кажется, выше биржи на зов пущенных ещё Патиным ракет высаживался взвод Вани-Унтера. Разгорячившимся в сумасшедшем беге юнкерам, да и самому Савинкову уже казалось: сопротивление красных сломлено, победа!..
Но тут от недалёкой железнодорожной ветки, подходившей к складам, в бликах утреннего солнца, железно, скрипуче, громоздко, надвинулось совсем нежданное... и грохнул с налёту артиллерийский выстрел... Бронепоезд!
Не его одного ожгла эта догадка. Бег невольно замедлился — наперерез черно-юнкерской
«Всё-таки я не военный человек», — мысленно повинился Савинков, а вслух подбодрил своих уставших юнкеров:
— Ну, молодцы! Из-за Волги подмога идёт.
Подмога с Гиблой Гати была уже на этой стороне, — Волга в такую сушь обмелела, вплавь и вброд буровили воду, вытрясаясь на песок. Но и бронепоезд притащил за собой, конечно, ещё пехоту. Гремело, рвалось уже рядом.
Савинков нашёл полковника Бреде в пригороде Рыбинска поблизости от артскладов. Полковник во весь свой долговязый рост торчал в окне примыкавшей к складам конторы.
— Склады — наши?
— Пока наши, да пушки не удастся развернуть, — ответил Бреде, прицеливаясь биноклем навстречу и без того близкому бронепоезду. — Замки сняты и хранятся где-то отдельно. Надо отдать должное моему земляку — такой предусмотрительности мы не ожидали.
— Да... Ваша правда была: мост!
— Не будем считаться правдами. Не всё потеряно! Отряды с Гиблой Гати я приказал повернуть в тыл бронепоезду и взорвать...
— Кулаками? Прикладами?
— Мы нашли немного взрывчатки. По крайней мере — паровоз! Чтобы они дальше, к Ярославлю, не прошли.
— Думаете, Рыбинск не удержать?
— Что делать, думаю... Давайте вместе думать. Командуйте, Борис Викторович!
— Я всего лишь — Борис Викторович. Командуйте вы, полковник! С меня хватит юнкеров. С ними я вспомню и свою молодость... Может, нам удастся какая диверсия?..
Но особой уверенности в его голосе не было.
Бронепоезд — это не карета губернатора. Да и не было сейчас при нём даже самой паршивой бомбы...
II
Полковник Бреде мог бы отговорить волонтёров Гиблой Гати — гиблой?! — от безумной затеи — штурмом взять блиндированный, ощерившийся пушками и пулемётами поезд... как ещё недавно и Савинков — Патина. Но ни тот ни другой не вольны были в своих желаниях. Бой продолжался со всё нарастающей силой. Гиблая Гать выслала на помощь Рыбинску всех до единого. Сзади пришлёпали на подводах даже больные; их сопровождал старый Тишуня, о котором Патин... неужели покойный?.. рассказывал не иначе как со смешком: воитель русско-японской!.. Но три подводы, которые он на маленьком паромчике пригнал в город, оказались как нельзя кстати. Раненые! У них не было ни лазарета, ни доктора... даже хоть и венерического! Обожаемого Кира Кирилловича и след простыл... Азеф, опять новоявленный Евно Азеф?!
Сейчас было не до воспоминаний. Наступавшим волонтёрам требовался хотя бы примитивный лазарет. Мало Савинков, Бреде, военный, организованный человек, не мог без раздражения смотреть на собственную бесхозяйственность. Намеревались единым махом взять Рыбинск! Не вышло... И сейчас шло, как само собой разумелось. Поредевшие цепи, ещё не просохшие от волжской воды, то наступали, то отступали — когда давал залпы недостижимый для винтовок бронепоезд. Судя по всему, туда перебрался и штаб земляка Геккера; с тыльной, непростреливаемой стороны то и дело уносились верхами связные. У Бреде связных не было; посылать через заградительный огонь мальчишек-юнкеров — это — верная смерть. А его любимые, огрузшие от прожитых лет полковники и майоры могли лишь полёживать за камушками да сквозь кашель и одышку щёлкать по наступавшим от центра города красным. Но и щёлкать было нечем: патроны кончались. На артиллерийских складах винтовочных не было, а те, что Савинков со своими юнкерами вынес с биржи, сами же на подходе и расстреляли.
Полковник Бреде травил свою душу: где же они опростоволосились?! По всем предположениям, здесь должны быть и ружейные отсеки... да в той же сутолоке не смогли отыскать! Ещё в предутренней замятие, не достигнув и ограды складов, нарвались на пулемётную засаду, брать склады пришлось, что называется, в штыки. Расположения арсеналов не знали, слишком долго провозились с пушками, так и не найдя вывезенных куда-то в другое место замков. По собственной ли их оплошности, под залпами ли с бронепоезда — оружейные отсеки начали рваться; когда разобрались, где патроны, туда было не подойти. Проклятый землячок! Надо отдать ему должное — перехитрил. Штабеля гаубичных снарядов ни к наганам, ни к винтовкам, конечно, не подходили; сами гаубицы насмешливо и пусто глазели бесполезными стволами. Пока сообразили заняться более простым оружием, хотя бы пулемётами, пришлось залечь под огнём очнувшихся красных. Чувствовалось, не голь перекатная противостоит — те же солдаты мировой войны, поверившие не белым, а красным. Полковник Бреде мог сколько угодно проклинать полковника Геккера, но отказать ему в воинском умении не мог.
Носившийся с фланга на фланг эскадрон поручика Ягужина таял на глазах. Он ещё мог наводить панику, пока не было бронепоезда; сейчас же, стоило конникам выскочить из-под защиты пригородных домишек, они сразу же попадали в перекрестия орудийных прицелов. Били осколочные; била секущая шрапнель. По нагорному полю, отделявшему склады от железнодорожной ветки, носились ошалелые, частью тоже раненые лошади; раненые люди, кто мог, ползли под укрытие длинной каменной конторы. Старик, назвавшийся Тишуней, груши их навалом в телеги и гнал к реке. Там, сказали полковнику, наладилась переправа на безопасный берег; там бегал по прибрежному песку в одних сандалиях и коломянковом пиджаке высокий, совершенно наивный барин и взмахом игривой тросточки всех направлял уже к своим, высланным навстречу подводам. Полковник Бреде хотя с ним и не встречался, но секрета не было: шлиссельбуржец Морозов! Прослышав это, раненые ковыляли прямо туда, к паромной переправе. Подумать было страшно, во что втянули не погибшего и в Шлиссельбурге цареубийцу!..
Тут ещё один наивный крутился, Деренталь. Этого полковник Бреде знал хорошо и потому отмахивался матросским маузером:
— Александр Аркадьевич, сгиньте... или поищите патронов!..
И кто бы мог предположить, что он их найдёт на пристрелянных с бронепоезда складах, одну телегу старика Тишуни завернёт и загрузит ящиками и винтовками. Патроны — прекрасно, но винтовки, ещё и раньше захваченные на складах, уже некому было держать...
В последний раз промелькнул вдрызг распушённый эскадрон Ягужина — десяток загнанных лошадей и сплошь раненных конников; больше о них ни слуху ни духу... Только прибавилось на дымном нагорье обезумевших лошадей. Ярко выделялся чалый окровавленный жеребец самого Ягужина — призывно, душераздирающе ржал... Лошади были более живучи, чем люди: если не подшибало снарядом, и с пулями в крупе бегали. Собственно, и последнюю пользу приносили: мешали наступать из города красным, то и дело врываясь в их боевые порядки. Пулемёты сейчас били уже прямо по лошадям. Красные расчищали путь для атаки.
Она внезапно захлебнулась от совершенно нежданной подмоги: в тыл ударил заречный отряд Вани-Унтера. Напрасно вчера смеялся Бреде над продотрядовцами-перебежчиками: они сумели захватить где-то пулемёт и сейчас с тыла подметали ряды наступающих.
— В атаку! — подал свою команду полковник, выбрасываясь с маузером из окна конторы навстречу прижатым к земле красным.
С двух сторон их удалось вымести из городского предместья, но полковник Бреде видел: за ним пошло в атаку не больше сотни... У встреченного за пулемётом Вани-Унтера и десятка не набиралось... Полковник молча пожал ему дрожавшее за щитком плечо, разворачивая своих в сторону города. Оттуда, уже не боясь задеть собственные скошенные цепи, опять наступали красные. Поредевшие ряды защитников бесполезного арсенала насквозь прожигало...