Генерал Юденич
Шрифт:
С наступлением темноты японцы затихли. Высланные вперёд секреты вновь стали стеречь подготовку неприятеля к нападению. Но всё было тихо: атакующий упорно противник за День просто выдохся. Янсынтунь «прямой» атакой он взять так и не смог, споткнувшись о мужество и стойкость сибирских стрелков.
Уже за полночь солдаты, ругаясь, выскребали ложками из котелков остатки борща, в который попало немало земли и даже осколков. Овсяную кашу ели уже без помех, сухари оставляли про запас, попрятав в карманы шинелей и вещевые мешки, приговаривая при этом:
— Хорошо говорить: будет день — будет и пища. А если в походную кухню завтра шимоза попадёт или кашевара ранит шальной пулей?.. Тогда чем кормить будут?.. А солдатский сухарь — он всегда сухарь... Лишь бы не размок в карманах-то. А то опять с махоркой перемешается. Ешь потом не поймёшь что...
Засыпали стрелки прямо в окопах, укрывшись шинелями. Некоторые умудрялись прикрыть своё «ложе» пучками травы, сорванной за бруствером. С винтовками не расставались, прижимая их к себе, как «родимых».
Бодрствовали в ночи только «секреты» и часовые: им спать не полагалось — можно было накликать большой беды на себя и на спящих товарищей. Так для 18-го стрелкового полка закончился ещё один день войны в Маньчжурии.
Уже в темноте, при слабом свете пламени свечного огарка, бережно хранимого вестовым, полковник Юденич написал донесение в штаб дивизии. Указал, сколько атак отбито, сколько убитых и раненых. Офицеров указал поимённо, особо отметил отличившихся командиров и нижних чинов. Закончил донесение пожеланием доставить в полк винтовочных патронов — за день расстреляли чуть ли не половину из имевшихся припасов.
Донесение было отправлено вместе с пленными, которых накормили солдатским обедом — что было для японцев немалым удивлением. Они видели, что среди русских злобы к ним никто не питал, фельдшер одного из батальонов даже сделал перевязки. Никто не тронул и их солдатских ранцев с личным имуществом и пакетиками порционного риса.
Под утро из штаба дивизии прискакал казак-конвоец с короткой запиской от полковника Циховского с приказанием оставить занимаемые у Янсынтуня позиции. Куда отступать — не говорилось. Юденич спросил:
— Что нам, только одним отступать? А дивизия как?
— Ваше благородие, штаб дивизии уже грузится на поправки. Полковник Циховский матерится на чём свет стоит. Прямо зверь — лучше к нему не подходи.
— Что известно о порядке отхода полков?
— Вам последним отходить приказано — прикрывать другие полки будете.
— В другие полки, соседям послали приказ об отходе?
— Точно так. По конному казаку в каждый.
— Хорошо, передай начальнику дивизии, что через час Доходим от Янсынтуня. Как только отправим в тыл раненых и обоз...
Собранным срочно по команде офицерам Николай Николаевич старался не смотреть в глаза: было обидно, что вновь придётся отступить с позиции, которую вчера так стойко обороняли. Да ещё солдатским кладбищем в полсотню могил «обустроили».
— Получен приказ из дивизии. Нам велено отступить в её арьергарде на северо-восток, держась правого берега реки. Всё.
Капитаны и поручики, стоявшие полукругом вокруг полкового командира, после сказанного сразу пришли в движение. Со всех сторон понеслось:
— Как отступать? Опять?..
— Разве здесь плохо держимся?..
— Вчера столько атак отбили и на тебе — отходи...
— Как нам своим солдатам в глаза смотреть...
Когда ротные и батальонные немного успокоились и их возбуждение улеглось (они были людьми военными), полковник Юденич выговорился:
— Полученный приказ ни мне, ни вам не отменить. Проследите за отправкой раненых от ваших рот. Японцам из полкового имущества ничего не оставлять. Сухарный запас весь раздать людям. Первой с окопов снимается четвёртая рота, последней рота капитана Миньщикова. Приказ ясен?
— Всё ясно, господин полковник.
— Тогда расходитесь.
Полковой командир на минуту задержал подле себя Миньщикова. Сказал как можно доверительнее:
— Капитан, будешь отходить от деревни последним — смотри не зевай, если японцы начнут преследовать. Ударами в штыки не увлекайся.
— Слушаюсь, господин полковник. Буду вести себя осмотрительно.
— Просьбы есть?
— Да, Николай Николаевич. Мне бы патронов винтовочных подбросить. У моих стрелков штук по тридцать-сорок осталось.
— Хорошо, пришлю несколько ящиков из полковых запасов. Но много не дам.
— Но мы же арьергард полка до самого вечера.
— Другие роты тоже вчера много поистратили, Миньщиков...
Полк снялся с позиции на рассвете, когда предутренние сумерки ещё прикрывали землю. Стрелки отделениями и взводами отходили с линии окопов перебежками, пригнувшись как можно ниже. Японцы со своей линии изредка постреливали из ружей. Дозорные отходили последними, торопясь догнать свои роты.
Юденич верхом на коне по пути сумел побывать в каждой роте. Стрелки угрюмо брели по вспаханной земле, по истоптанной сотнями сапог полевой зелени. Не слышалось ни привычных солдатских шуток, ни даже окриков унтер-офицеров в адрес отстающих.
По всему чувствовалось: тяжело у солдат на душе. Ещё горше было самому Николаю Николаевичу. Ему так и хотелось задать какому-нибудь военачальнику из окружения Куропаткина один-единственный, давно наболевший вопрос:
— Доколь же русская армия в Маньчжурии будет отступать перед японцами? Ведь не сильнее же они нас!..