Гении и злодейство. Новое мнение о нашей литературе
Шрифт:
Осип Мандельштам. Заблудившийся в небе
Среди определенной части интеллигенции это имя стало чуть ли не культовым. Благодаря мемуарам жены поэта Надежды Мандельштам он предстает как эдакий несгибаемый тираноборец, мужественно протестовавший против сталинской деспотии. Ну а его гибель – это, разумеется, месть тирана.
О. Мандельштам
Как водится, все было сложнее.
Осип Мандельштам начал свой творческий путь до революции, в 1909
Тем не менее до поры до времени литературная карьера Мандельштама складывалась весьма успешно. И даже очень. Возможно, потому, что ему покровительствовал Бухарин. Уж не знаю почему. Но, в конце концов, кому хотел, тому и покровительствовал. Я уже упоминал о частоте появлений его стихов в «Правде». А вот и другие свидетельства его признания только за два года. 23 марта 1932 года Мандельштаму «за заслуги перед русской литературой» назначена пожизненная персональная пенсия. Это при том, что ему исполнился сорок один год. В апреле и июне циклы его стихотворений публикуются в журнале «Новый мир». В том же году заключается договор с Государственным издательством художественной литературы об издании книги стихов Мандельштама. А потом – договор еще на одну книгу. Заметим, ГИХЛ – во всех отношениях «крутое» издательство. Как в смысле гонораров, так и по престижности. Далее – в том же 1933 году Мандельштам получил ордер на двухкомнатную квартиру в доме около Арбата, где поэт и поселился в октябре 1933 года.
В ту пору Мандельштам писал разные стихи. Но в том числе и такие:
Я должен жить, дыша и большевея,Работать речь, не слушаясь, сам-друг.Я слышу в Арктике машин советских стук,Я помню все – немецких братьев шеиИ что лиловым гребнем ЛорелеиСадовник и палач наполнил свой досуг.Бессмертными строками назвать это трудно, но зато про советскую власть. И в «Правде» печатают. Но это для публики и для заработка. Для узкого круга Осип Мандельштам пишет совсем иное:
Мы живем, под собою не чуя страны,Наши речи за десять шагов не слышны,А где хватит на полразговорца,Там помянут кремлевского горца...Это произведение он читает в узком кругу знакомых – в том числе Анне Ахматовой и ее сыну Льву Гумилеву. Это считается проявлением большого гражданского мужества. С точки зрения людей, выросших при застое, так оно и есть. Совершенно нормально – «одни слова для кухонь, другие – для улиц» [33] . Оно конечно – кушать-то хочется. Только все-таки – зачем в «Правду»-то ломиться, если эта власть так не нравится? Шел бы учителем литературы работать – и писал бы себе «в стол», что хотел. Как хотите – но паскудная это манера. И уважения не вызывает. У блатных есть очень мудрое правило – где едим, там не гадим. А где гадим – не едим. Хотя уже в другую эпоху множество письменников будут вести себя именно так – и полагать себя героями.
33
Слова И. Кормильцева, поэта, получившего известность в качестве автора слов песен группы «Наутилус Помпилиус».
Возможно, правда, тут, как и в других подобных случаях, имело место элементарное недопонимание ситуации. Литераторы полагали, что все, что им дадено властью, – это адекватная оценка их талантов, а не оплата конкретной пропагандистской работы. Да только вот... Где и когда такой «элитарный» поэт, как Мандельштам, издавался тиражом 50 тысяч (а меньших тиражей в ГИХЛ не было)? Часто ли не самому известному поэту назначают в сорок лет пожизненную пенсию? Но видимо, казалось, что так и должно быть. Хотелось получать как при диктатуре, а писать как при свободе слова.
Но так не получается. Не вышло и у Мандельштама. Свое антисталинское стихотворение поэт прочел десяти знакомым. И кто-то отправил сигнал. Понятное дело. Кроме Ахматовой, среди слышавших было еще три писателя. Возможно, кому-то из них стало просто, понимаешь, обидно. Все ему дали – так он еще и недоволен... В общем, Мандельштама повязали и отправили в НКВД. Времена были суровые – царствие Генриха Ягоды, время разборок между противоборствующими партийными группировками. Дела тогда фабриковали с чрезвычайной легкостью. Вот и Мандельштаму стали шить контрреволюционную агитацию. Возможно, тут дело и в том, что Мандельштаму покровительствовал Бухарин. Почему бы не запастись дополнительным компроматом на товарища по партии? Вон, мол, какую змею на груди пригрел!
Неизвестно, чем бы дело кончилось, но дело дошло до Сталина. С этим связан один любопытный эпизод. Вождь позвонил поэту Борису Пастернаку, чтобы узнать его мнение о Мандельштаме. По словам поэта Сергея Кирсанова, дело было так.
«Борису Пастернаку позвонил Поскребышев.
– Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин!
И действительно трубку взял Сталин и сказал:
– Недавно арестован поэт Мандельштам. Что вы можете сказать о нем, товарищ Пастернак?
Борис, очевидно, сильно перепугался и ответил:
– Я очень мало его знаю! Он был акмеистом, а я придерживаюсь другого литературного направления! Так что о Мандельштаме ничего сказать не могу!
– А я могу сказать, что вы очень плохой товарищ, товарищ Пастернак! – сказал Сталин и положил трубку».
В воспоминаниях Надежды Мандельштам эта история изложена более лестно для Пастернака. Но ей-то разговор пересказал сам Борис Леонидович. А вообще-то подобный юмор характерен для Сталина. Как, впрочем, и поведение Пастернака. Если верить воспоминаниям музы поэта Ольги Ивинской, он, мягко говоря, весьма берег себя от всяких неприятностей.
Тем не менее Сталин распорядился о судьбе Мандельштама: «изолировать, но сохранить». В итоге Мандельштама выслали в город Чердынь, на Урал. В сопровождении жены.
Там он, впрочем, долго не задержался. В июне сестра поэта отправила в ОГПУ заявление, в котором утверждала, со слов жены: Мандельштам «психически заболел, бредит, галлюцинирует, выбросился из окна...».
В результате Особое совещание пересмотрело дело и присудило Мандельштаму «минус двенадцать» – запрещение права проживания в Московской и Ленинградской областях плюс еще десяти крупных городах СССР. Поэт выбирает Воронеж.
Тут выясняется, что без статуса профессионального поэта Мандельштам жить не может. Хотя его не в Сибирь в рудники сослали. Заместитель председателя мандельштамовского общества Павел Нерлер писал:
«Он оказался даже в привилегированном положении – получил возможность заниматься литературной работой. Более того, ему нашли службу – завлит в местном театре (а ведь не доктор, не инженер – обеспечить работу литератору непросто). Мандельштама взяла под опеку местная писательская организация – выделяли матпомощь, даже дали путевку в санаторий. Он ездил в командировки от газеты, публиковался в журнале «Подъем» – вышли пять его рецензий...»