Гений
Шрифт:
«Достаточно на сегодня осколков прошлого. Надо смотреть вперёд.»
Впереди возвышался над серостью фонтан Золотой Госпожи, стоящий в центре женского сада, совершенно не похожий ни на что вокруг, но такой же пустой и сухой, как весь остальной дворец, как будто уже успел заразиться. Захотелось его включить, но это было глупо и слишком сложно, к тому же, совершенно бессмысленно — во всём дворце никто не жил, а собаки всё равно не оценят.
Слева зазвонили колокольчики под крышей храма, он посмотрел туда, намеренно не задерживая взгляд на женском дворце — вотчина старшей женщины дома Кан, свихнувшейся на сверхзадаче убить Кан Шеннона любой ценой.
«Обломись, безумная старуха. Я буду жить. И дом этот будет жить. Может быть, не долго, но ярко.»
Женский дворец был местом, где он провёл детство. Прекрасное глупое время, наполненное незамутнённым счастьем, которое он практически не помнил, но кое-что всё же сохранилось в памяти — игрушки, корабли, юная и прекрасная Кан Ро Танг, совсем юная, как ребёнок, и неизменно прекрасная всегда, до сих пор, как будто старость её боялась и держалась на расстоянии. Её все боялись. И он боялся. С некоторых пор.
«С тех пор, как она вышла замуж и уехала, вроде бы оставшись по соседству, но внезапно став совершенно чужой.»
Входить в её покои в доме Хань всегда было как в первый бой, как на экзамен, к которому не готов, и если и удастся получить трояк, то исключительно путём выпрашивания, если учитель сжалится. Он всю жизнь считал выпрашивание ниже своего достоинства, и если был не готов сдать на отлично, то вообще не приходил. Сейчас жалел об этом — стоило пробовать тогда, сейчас был бы опыт.
«Поздно жалеть. Надо искать пути в существующей реальности.»
Под крышей храма опять зазвонили колокольчики, хотя ветра не было, он решил, что этот путь ничем не хуже других, и свернул в сторону Аллеи Духов.
Прошёл по крышам, перепрыгивая с дома на дом, спрыгнул со стены прямо напротив арки над дорогой к храму, поклонился, но не особенно низко — он не верил в духов.
«А вот кое-кто другой, похоже, верит.»
Вся аллея пахла дымом благовоний, которые обычно зажигали в честь праздников, но этот конкретный запах был особенным, он узнал его — любимые благовония Двейна, он ездил за ними в провинцию Кан, потому что они напоминали ему о доме, в котором он вырос.
«А мой дворец ему домом так и не стал.»
Это тоже было обидно понимать — он так старался, прикладывал все усилия, давал Двейну всё, что только можно было захотеть, Двейн это всё принимал с благодарностью, но было заметно, что это всё — просто не то. Потому что «то» осталось в Империи.
«Он был там рабом, а здесь стал свободным. Что ему ещё нужно?»
Глупый был вопрос, уже на этапе вопроса содержащий враньё, наивно было ожидать правду в ответ. Двейн не был свободен, Двейн принадлежал Кан Шеннону, как вещь, как слуга, как младший брат и наследник.
«И он не считал, что это плохо. Он это праздновал. Прямо здесь, на этом месте.»
Он остановился перед первым постаментом на аллее, посмотрел на отверстие для ароматических палочек, но оно было пустым — странно. Запах благовоний был таким сильным, как будто палочки зажгли буквально полчаса назад, даже дым всё ещё висел в воздухе между ветками деревьев, нависающими над аллеей.
«Двейн каждый день сюда приходит их ставить и убирать, что ли?»
Этого не могло быть, Двейн был в лазарете, в ужасном состоянии, что ему меньше всего сейчас было нужно, так это бродить по закрытому пустому дому и проводить обряды с возжиганиями в честь несуществующих духов.
Его внезапно что-то ударило по голове, не сильно, но странно — перед ударом не было ни единого звука. Он потрогал место удара, нашёл запутавшуюся в волосах сухую ветку, посмотрел вверх — ещё было слишком рано, но в горах осень наступала всегда не так, как в долине, поэтому деревья уже высыхали.
«А они вообще цвели в этом году?»
Он понял, что не помнит. Посмотрел на пустой постамент, открывающий аллею, понял, что пришёл без подарка, стало стыдно, не перед духами, а перед Двейном, для которого это было важно, единственного из всей семьи.
«Можно ли назвать это семьёй?»
На голову опять упала ветка, побольше, он стряхнул её и опять посмотрел наверх, пытаясь понять, что там происходит — они не могли упасть просто так, там кто-то был, может быть, кошка или какой-то дикий зверь. Ничего не было видно, хотя вроде бы был день, но тёмные тонкие ветки на фоне пасмурного неба, да ещё и размытые сиреневым дымом, выглядели странно, похожие на калейдоскоп, как будто создавали оптическую иллюзию, в которой нельзя было рассмотреть отдельных деталей, сколько ни напрягай глаза.
Следующая ветка прилетела в лицо, как раз когда он смотрел вверх, поцарапала бровь и заставила крепко зажмуриться. Тереть глаза грязными руками не хотелось, он полез в карман за платком, достал его, и уже прижимая к царапине, услышал тот самый звук, которого ужасно боялся — звонко подпрыгивающий на камнях браслет.
Внутри опять вспыхнуло, поджигая всё тело, он замер, не делая резких шагов из-за боязни наступить на хрупкий браслет, но на дорожке его не было. Его нигде не было.
Из последних сил надеясь, что браслет просто закатился за постамент, он сошёл с плит дорожки и обошёл две ближайшие статуи, практически уткнувшись носом в жухлую траву на газоне — браслета не было.
Он напрягал глаза так сильно, что они начали болеть, запах дыма становился всё сильнее, он ощущался во рту как вкус, горьковато-сладкий, немного древесный, немного медовый, как коньяк.
«Кстати, у меня есть. Вот и будет духам подарок. Чем богаты.»
Он не хотел в них верить, но не мог найти другого объяснения исчезновению браслета — они есть, и они над ним просто издеваются, из мести, от скуки, просто так, из природного сволочизма.
«Утром мать, в обед духи. Кто следующий? Вечером лично Золотой придёт меня пнуть?»